Читать интересную книгу Вера Саудкова - племянница Кафки - Мариуш Щигел

Г. Б. Вам все еще нравится вкус сигарет?

В.С. Я курю с девяти лет.

Г. Б. Не верю.

В.С. А это так. Когда мне было девять, родители решили, что могут меня послать за папиросами для папы. Он курил «египетские». Оставшуюся крону позволили взять себе. На нее я купила десяток сигарет «Зора». Закашлялась, но твердо решила, что выдержу, — хотела выглядеть так же современно, как Марлен Дитрих и Грета Гарбо. С кузиной Ханной мы ходили на их фильмы в кинотеатр «У Вейвод».

Г. Б. Дома никто не догадался?

В.С. Я курила по дороге из школы, а потом закусывала зубной пастой, которую носила в кармане. Маме не могло прийти в голову, что ее примерная Верушка покуривает. Когда во время протектората, будучи гимназисткой, на нашем газетном киоске я увидела надпись «Deutsche Frau raucht nicht» (немецкая женщина не курит), то начала курить с еще большим пылом.

Г. Б. Кем вы хотели стать?

В.С. У нас дома говорили: Верка хорошо учится, пойдет в университет, а Геленка станет хорошей домохозяйкой. А видите: я родила пятерых детей, а моя сестра стала врачом. Но, кажется, училась я и вправду хорошо, иначе моей учительнице в начальной школе на Угольном рынке не пришло бы в голову, что в реальную гимназию на Душной улице я могу пойти на год раньше — уже после четвертого класса. Однако экзамены я в итоге полностью провалила. До сих пор помню, что в предложении «Жнецы точили косы, а на лугу пели дрозды» насажала несколько грубых ошибок. Увидев это, учительница воскликнула: «Это писала не Верушка!» — и благодаря ей меня взяли в гимназию. Я думала, что в наказание, потому что ко мне там обращались на «вы» и «Давидова». По окончании я поступила на философский факультет[7] — записалась на немецкий и французский языки. Получила зачетку и была на лекции, где Вацлав Черный[8] рассказывал об Аполлинере и его пятнадцатилетней любовнице. Потом немцы закрыли университеты.

Г. Б. Девятнадцатого сентября 1941 года евреев обязали носить желтую звезду. Месяц спустя ваши тети получили повестку в лагерь.

В.С. Тетя Элли и кузина Ханна с мужем уехали в гетто в Лодзь 21 октября, тетя Валли и дядя Йозеф отправились в том же направлении через десять дней. Мы помогали им собирать вещи, просидели с ними всю ночь. Вспоминали Франца, дедушку с бабушкой, уверяли друг друга, что, наверное, война скоро закончится. О том, куда они едут и что это может быть опасным, мы не говорили. Тетя Элли была бледна и плакала. Постоянно утешала себя, что с ее сыном Феликсом все в порядке, но как раз за день до отъезда ей пришла посылка. К Феликсову белью была приложена записка, сообщавшая, что он умер от тифа. Утром мы проводили их к сборному пункту у Дворца выставок. Больше мы их никогда не видели.

Г. Б. Дядя Кафки, врач Зигфрид Леви, лагерю предпочел добровольную смерть.

В.С. Зигфрид жил в нашем доме. Вечером мы с Геленкой пришли к нему и обнаружили, что он и не думал собираться. Мы ни о чем не спрашивали, а он ничего не объяснял. После полуночи мы оставили его одного. На рассвете вернулись. Он лежал на кровати, в бедре у него торчал шприц. Он еще дышал. Мы немного посидели с ним, а потом вызвали врача. Когда приехала «скорая», он уже был мертв.

Г. Б. Мама была вынуждена носить еврейскую звезду…

В.С. Она об этом не говорила. Когда я ходила на прогулку с нашим фокстерьером Белинкой, то специально надевала мамино пальто со звездой — в то время евреям уже запрещалось иметь собак.

Г. Б. Вы не боялись, что на вас донесут?

В.С. Нет. Я боялась, когда после покушения на Гейдриха [9]полиция обыскивала дом за домом. В комнате нашей горничной нашли ее любовника. К счастью, полицейские только посмеялись и пошли дальше. Даже не проверили у него документы.

Г. Б. Вы говорили, что у вас был фокстерьер.

В.С. Сначала у нас была Пегги. Для ее щенков мама подыскала хороших хозяев. Через месяц, на всякий случай, она всех их обошла и обнаружила, что с одним щенком, Белинкой, плохо обращаются. И, не раздумывая, забрала его назад. Когда Пегги умерла, сторож в парке разрешил похоронить ее в клумбе за кустами. В могилку мама положила мячик. У моей мамы нет могилы. Она погибла в Освенциме. Я все думаю, каково это — задохнуться в газовой камере. Так умерла моя мама. Но никто не может мне на это ответить.

Г. Б. Не думайте об этом.

В.С. В Либоце[10], где мы в конце пятидесятых купили домик, кухню осаждали тучи муравьев. Я купила ДДТ, средство для уничтожения насекомых, и обрызгала их. Они начали падать замертво — один за другим. Больше я никогда так не делала.

Г. Б. Упрекали ли вы отца, что, если бы он не развелся, то смог бы спасти жену?

В.С. Когда закончилась война, я каждый день ходила на Центральный вокзал и среди убогих, плешивых нищих искала маму. Думала, может, она забыла, как ее зовут и где она живет. Геленка искала ее рядом с домом… Позже я несколько раз набрасывалась на отца с упреками, что он виноват в маминой смерти. Он плакал.

Г. Б. Вы помирились?

В.С. Ну да. Со временем. Уже когда у меня родились дети. Папа любил ходить к нам в гости, он был счастлив, что у него много внуков, и ценил моего мужа.

Г. Б. Кому из ваших родителей принадлежала идея развестись?

В.С. Я уверена, что маме. Она знала, как сильно папа дорожит своим местом на службе. Он добился его потом и кровью. Даже в зрелые годы кричал во сне: ему снилось, что он провалил экзамен. Сначала родители не сказали нам о разводе. Мама осталась дома, но, когда звонили в дверь, пряталась за шкаф. Правда, кусочек платья все равно торчал. Папа формально снял для себя комнату на нашей улице. В августе 42-го мама получила повестку в лагерь. Папа уверял нас: «Мама вернется…» Как сейчас вижу его вечером накануне маминого отъезда стоящим на балконе и старательно чистящим мамины кожаные сапожки. Это было, как бы лучше сказать… негероично. Утром мы с Геленкой проводили маму к пункту сбора и к папе больше не вернулись. Стали жить у одного знакомого, но Геленка была несовершеннолетней, поэтому ее папа отсудил.

Г. Б. Вы получили от мамы из Терезина[11] хоть какую-нибудь весточку?

В.С. Один молодой жандарм приносил нам мамины письма. Мы предлагали ему вознаграждение, но он ничего не брал, только однажды попросил черствого хлеба. Мама писала, что у нее все хорошо, что погода хорошая. Пыталась нас убедить, что ни в чем не испытывает недостатка. В каждом письме писала: «Передавайте привет вашей подружке Уа-уа». Это было прозвище папы, который, когда мы были маленькими, играл с нами в индейцев. Для мамы было крайне важно, чтобы мы ни в чем его не укоряли, чтобы у него не было чувства вины. В последнем письме она пишет, что уезжает — записалась санитаркой к детям из Белостока. Немцы якобы собирались обменять детей, но сделка не состоялась. Санитарки и тысяча двести их подопечных были отправлены на смерть.

Г. Б. Со временем вы вышли замуж за мужчину, который во время войны предоставил вам убежище.

В.С. Мой первый муж, Карел Пройса, говорил, что был знаком с Кафкой. Когда он узнал, что мои родители развелись, то хотел жениться на сестре Франца — моей маме, чтобы ее спасти. Но это уже было невозможно. В итоге он женился на мне. Никакой любовью тут не пахло — казалось странным, что мы живем вместе, не расписавшись. Актер Театра на Виноградах, коллаборант Владимир Майер, рисовал мелом на наших дверях еврейскую звезду. Это он еще не подозревал, что в нашей Виноградской квартире в доме номер 5 по Коронной улице мы прячем мужниного друга, писателя Иржи Вейля[12]. Вейль пришел к нам, после того как инсценировал самоубийство — на берегу Влтавы он оставил пальто и прощальное письмо.

Г. Б. Был ли автор романа «Жизнь со звездой» благодарен вам за то, как вы ради него рисковали?

В.С. Не особенно. Считал это само собой разумеющимся. Он не очень-то с нами считался, это было трудное сосуществование. К тому же после февральской бомбардировки Праги[13] к нам постоянно ходили проверять устойчивость дома, было страшно. Тогда я уже не преподавала у Белы, а была вынуждена работать в фермерском хозяйстве в районе Юлиска. Нас было одиннадцать девчонок, все полукровки. Старшей была актриса Люба Германова. С Любой в начале майского восстания[14] мы пошли к зданию радио, но, услышав выстрелы, вернулись на Юлиску. И увидели латышей, которые нас караулили. Они висели на дереве.

Г. Б. Почему после войны вы не пошли учиться?

В.С. Мне было двадцать четыре года, и я собиралась разорвать брак, заключенный, чтобы избежать опасности. Об учебе и не думала, мне нужна была работа. Я получила место секретарши в Синдикате чешских писателей. Взвешивала кофе. УННРА[15] присылала писателям посылки с кофе, а в Синдикате его делили согласно внутренней иерархии: этому 100 граммов, тому 150. Больше всего кофе получал Незвал[16]. В Синдикате я познакомилась со своим вторым мужем, переводчиком Эриком Адольфом Саудеком, в то время театральным обозревателем газеты «Лидове новины». Он пригласил меня на премьеру мюзикла «Радуга Финиана», где играл знаменитый Ян Верих[17]. Публика безумствовала, стоило ему выйти на сцену. Я вспомнила, как наша горничная рыдала, когда в «Журнале для женщин и девушек» прочитала, что режиссер Восковец женился. Она учила нас с Геленкой песенкам из этого мюзикла, взяв слово, что мы никогда не будем петь при родителях песню «Жизнь — всего лишь случайность» из-за ее неприличного содержания. Дело в том, что слова «один раз ты внизу, а другой — наверху» она поняла по-своему.