Читать интересную книгу Литературная Газета 6587 ( № 7 2017) - Литературка Литературная Газета

Построились по шесть в колонну, идём обратно. Нас встречают автоматчики. Обстановка накалена до предела, в руках только черенки, но никто из моих не сделал ни шагу назад. Думаю, сейчас начнут палить. Вдруг слышу гул машин, едут военные КамАЗы. Начали выгружаться, солдаты в полной экипировке, тихо-мирно становятся по периметру. Одного из своих послал разузнать, кто такие. Возвращается: «Командир, это русские!» Мы плакали и аплодировали…

– Вы понимали, что рискуете свободой, а то и жизнью? Семью не было жалко?

– Ну, конечно, понимал. Жене в январе сделали операцию, она только выписалась из больницы, ей был нужен покой. Она, мама, трое детей сначала не знали, что я вхожу в ополчение. А потом дочка по телевизору увидела, как я показываю новичкам сборку-разборку автомата: «Папа, ты там?» «Да нет, – говорю, – наверное, кто-то похожий». – «Да как! Это же твоя куртка!..»

За мной сле­жка была, поэтому в школе, где сын учится, в его классе на задней парте сидел ополченец – следил, чтобы ребёнка моего не украли. Дочери вообще не выходили из дома. Позже семью пришлось спрятать...

– Чем вы руководствовались, принимая такое рискованное решение?

– В первую очередь это было чувство долга перед памятью предков. Мой дед воевал здесь, в Керчи, в 89-й Таманской дивизии. Был дважды ранен. А я всё-таки советский офицер. И чтобы здесь развевались флаги Бандеры, «Правого сектора»?.. Нет, ребята... Мы люди мирные, но можем и разозлиться, и воинственность проявить.

Беседовал Константин Кеворкян

Конструкции взамен реальности

Конструкции взамен реальности

Политика / Дискуссия / Русский вопрос

Щипков Александр

Какой увидят Россию наши дети и внуки?

Теги: общество , мнение , самосознание

Жизнеспособна ли идея „российской нации“?

В этой рубрике («ЛГ», № 5, 2017) вышла статья И. Круговых «Из чего собирается Родина». Актуальность темы подтверждает внимание к ней и со стороны других СМИ. Недавно в «Независимой газете» опубликована статья академика В.А. Тишкова «Что есть нация. В поисках российской идентичности». К дискуссии подключается публицист и мыслитель Александр Щипков.

Особо хочу остановиться на статье В.А. Тишкова. Она имеет целью установить некие концептуальные рамки в разговоре о существовании «российской нации». Содержание её наверняка вызовет у многих русских православных христиан серьёзную тревогу. В первую очередь в связи с идеей автора о российской нации как «нации наций». Решение проблемы «российской нации» в столь амбициозном формате напоминает модные в 1990-е годы поиски «национальной идеи», которые ничем не увенчались. Но сейчас речь (о чём говорится и в статье И. Круговых) уже о возможных изменениях в Конституции – цена вопроса крайне высока.

Текст Тишкова не содержит ответа на главный вопрос: на основе какой общей платформы – ценностной, культурной исторической – может быть построена «нация наций». Правда, словно предвидя вопрос, он спешит заверить читателя, что отвечать на него и не нужно, поскольку, согласно последним научным данным, нации не возникают сами по себе, но сознательно конструируются: «Учёные-гуманитарии относят понятия «нация», «народ», «общество» к категории социально конструируемых…»

Этим автор неявно отсылает нас к одному из самых радикальных направлений западной социальной философии – конструктивистскому. А конструктивисты отрицают историческую реальность таких феноменов, как раса, этнос или нация, полагая их некими специально сотворёнными «воображаемыми сообществами» (Бенедикт Андерсон), а с ними отрицается и понятие национального суверенитета. Но работа Б. Андерсона «Воображаемые сообщества», сборник «Изобретение традиции» под редакцией Э. Хобсбаума и Т. Рейнджера и подобные им появились в 1980-е годы и успели устареть. Причём не только в чисто научном смысле. Социальная реальность сильно изменилась. Сегодня очевидно, что национальные и конфессиональные общности вновь становятся главными акторами истории, а национальная идентичность и традиция составляют тот исторический капитал, который гарантирует устойчивость в современном мире.

Но всё это не мешает автору предлагать «ввести в научный язык возможность двойного смысла, то есть обозначение нацией двух разных типов социальной коалиции людей – общности по государству и общности по схожести культуры». При этом нация-1 должна состоять из множества наций-2. Вообще-то учёные стремятся избегать слов с двойным смыслом, как и умножения терминов, применимых к одному понятию. Но это полбеды. Как Тишков надеется объяснить 150-миллионному населению, что оно принадлежит к двум нациям одновременно, причём одна из них называется так же, как и гражданство, но гражданством всё же не является?

Мне трудно представить, как мы, обычные люди, вдруг начнём определять национальную принадлежность не по культурно-конфессионально-языковым признакам (классический «треугольник идентичности»), а мысленно складывать из нескольких национальных «монад» единую Сверхнацию. Известен ли автору хоть один пример такой мегаобщности? Даже американский «плавильный котёл» при всей его этнокультурной пестроте не предполагал наличие более чем одной нации – американской.

Чтобы объяснить неизбежность такого взгляда, Тишков стремится представить дело так, будто существуют лишь два понимания нации. Одно этническое – пещерное, неразвитое. Другое – «гражданское». Причём «гражданское» предполагает именно конструктивистский подход. Но почему-то отбрасывается культурно-историческая трактовка национального.

Тишков утверждает: «К сожалению, даже среди просвещённой части общества преобладает старое советское представление о нации исключительно как о типе этнической общности (этноса)». В самом деле? Это что-то новое. Если мы заглянем в сталинскую работу «Марксизм и национальный вопрос», то прочитаем следующее: «Нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры». Где здесь доминирование этнического критерия? Несмотря на искажающее влияние классовых принципов, в основе своей это всё же социально-культурный подход.

Теперь о реальном положении вещей с нацбилдингом в России. Да, нацстроительство у нас шло трудно, сопровождалось историческими разрывами. Но недавно оно прошло важный этап. Крымский консенсус завершил формирование полиэтничной русской нации, попутно положив конец расколу на «красных» и «белых».

В «Бессмертном полку» сегодня могут нести рядом портреты маршала Жукова и генерала Брусилова. Представления разных этносов и социальных групп отныне вписаны в единую русскую ценностную матрицу – наследие Византии, тоже, кстати, полиэтнической и многокультурной. Когда наших паралимпийцев лишают права на выступления, это вызывает возмущение и в Москве, и в Севастополе, и в Казани, и в Грозном, и на Курилах. Как и у русских в Донецке и Одессе, в Париже или Берлине.

О чём это говорит? На мой взгляд, о том, что не гении социального инжиниринга формируют нацию, а нация формирует человека – при его согласии и личном участии. Потому что законы части всегда подчиняются законам целого, иначе не бывает.

Теперь подумаем, что случится, если модель «российской нации как нации наций» всё же силой навяжут обществу.

Во-первых, произойдёт полный разрыв понятий «русский» – «российский», абсурдный хотя бы по причине его эндемичности. Ведь в английском языке есть только слово «Russian», и данные смысловые особенности для западного человека не различимы. Это значит, что семантические отношения внутри лексической пары даже нельзя будет перенести в международный контекст. Они не будут поняты за пределами России.

Во-вторых, русские лишаются исторической и общественно-политической субъектности. Это, в частности, означает отрицание наличия русских людей и интересов за пределами страны, то есть русского мира, в отличие, например, от англосаксонского мира, не ограниченного пределами Великобритании (да и США).

Интересно, крымчане вернулись в родную гавань как русские или россияне? Разумеется, как русские.

В-третьих, идея многосоставной российской нации упирается в наличие автономий у других этносов и её отсутствие у русских. Если привести искомую нацию к «российскому» (а не русскому) знаменателю, русские просто выпадают из публичного пространства страны. Станут не институализированной общностью, историческими люмпенами.

В-четвёртых, при таком сценарии русская традиция с её византийской преемственностью попадёт в распоряжение представителей украинского проекта. Исторический ресурс будет тут же перехвачен. В украинской и компрадорской среде весьма популярна идея «российскости» как «ордынства», а украинства – как «подлинной русскости» и «белой расы князя Ярослава». Даже интеллигентные украинцы, которые вслух стесняются называть нас «москалями», избегают называть нас и русскими. Зато охотно говорят: «россияне». Это растянутый во времени процесс, по завершении которого украинцы становятся вновь русскими, а «россияне» оказываются в роли исторических самозванцев.