Более объективно осветить жизнь и деятельность ясновельможного пана попытался Владимир Короткевич [27, с. 232; 29, с. 122]. В его произведениях Л. Сапега стоит в одном ряду с лучшими сыновьями Беларуси — Константином Острожским и Николаем Радзивиллом Черным. По мнению Короткевича, они, скорее, исключение из правила, изъятие из множества свежеиспеченных повелителей, только что получивших настоящую власть. Они из тех, «которые столетиями свой род тащили» [27, с. 232]. По Короткевичу, эти властители — «настоящие, образованные, воспитанные люди, пусть себе и тоже со страстями», которые заслуживают быть примером для подражания.
Однако настоящее признание приходит к Сапеге только в конце 80-х — начале 90-х годов ХХ века, когда Республика Беларусь провозгласила верховенство собственных законов и независимость. Вот тогда снова понадобился образ человека, «который держал флаг государственности». В целом, 90-е годы прошлого века своего рода второй «звездный час» Л. Сапеги.
В 1989 году переиздается Статут ВКЛ 1588 года с предисловиями Льва Сапеги.
Затем, в 1992 году, в академической серии «Наши знаменитые земляки» печатается книга И. Саверченко «Канцлер Вялiкага княства. Леў Сапега», создается документальный фильм «Лев Сапега. Канцлер».
В 1995 году государственное предприятие «Белпочта» в серии «Выдающиеся личности Беларуси» издает марку с изображением Льва Сапеги тиражом пятьдесят тысяч экземпляров. Кстати, из всех политиков за более чем тысячелетнюю историю нашего государства такой чести удостоились только пять человек: легендарный Рогволод, Николай Радзивилл Черный, наш герой, Петр Машеров и сегодняшний лидер [65, с. 8]. Популяризации имени Льва Сапеги немало способствует очерк А. Мясникова «Айцец Айчыны залатога веку», который перепечатывается трижды [43, с. 2].
В 1996 году из-под пера В. Чаропко выходит самая обстоятельная на сегодня биография Л. Сапеги.
Определенную роль в популяризации имени Сапеги сыграла и скандально известная композиция Виктора Шалкевича «Баллада о товарище Сапеге», которая была создана, по-видимому, после опубликования не менее скандальной статьи в «Свободе» [128].
Интерес к личности Л. Сапеги подогрел и первый Президент Республики Беларусь, объявив себя преемником политических идей Льва Сапеги. А через некоторое время, когда начали говорить об опасности присоединения маленькой Беларуси к громадной России, президент удивился и спросил: «А почему разговор не ведут о присоединении России к Беларуси?» Как раз в таком контексте ставил вопрос о союзе славянских народов Лев Сапега.
Как государственный деятель, Л. Сапега всегда отвечал требованиям времени. Профессионально он ни в чем не уступал своим европейским коллегам и современникам: кардиналу Ришелье, канцлеру Уильяму Сесилу, великому князю московскому Борису Годунову, а кое в чем даже превосходил их. Возможно, именно поэтому ряд историков и писателей намеренно идеализируют его образ. Об отрицательной стороне его деятельности эти исследователи или умалчивают, или говорят вскользь.
Например, И. Саверченко рисует образ, положительный во всех отношениях. Читатель видит героя, белорусского политика номер один, своеобразную икону, пример для подражания [52, с. 3 и 4]. Однако в этом образе, слишком правильном и потому схематичном, похожем на музейный экспонат, нет живого человека, тем более Сапеги — дипломата умного, хитрого, скрытного, способного на необычные дипломатические уловки. Очерк И. Саверченко более интересен подбором фактов, которые позволяют ему утверждать, что сделанные им выводы безошибочны, потому что базируются на имевших место в истории Беларуси великих событиях.
Писатель В. Чаропко, вдохновленный этими фактами, углубился в жизнеописание Льва Сапеги и сумел подать ясновельможного настоящим творцом истории. В книге «Уладары Вялікага Княства» Лев Сапега впервые в современной белорусской литературе предстает перед читателем во всем величии дипломата, который на отлично овладел своим ремеслом.
Однако ни Саверченко, ни Чаропко не рассматривают Льва Сапегу как организатора смуты в России. Вопреки фактам и здравому смыслу эти биографы пытаются защитить его от обвинений в деле о самозванцах, сокрушивших московский трон. Вероятно, они не хотят, чтобы ясновельможного считали агрессором, который развязал войну с Московией, и ставили в один ряд с Наполеоном Бонапартом (с разницей в двести лет). При этом не принимают во внимание, что Сапега превзошел именитого француза, и это подтвердит любая историческая карта, иллюстрирующая результаты войн начала XVII века.
С течением времени количество должно переходить в качество. Может, поэтому в 1996 году А. Мартинович озвучил призыв максимально точно следовать историческим фактам. При этом он заметил, что до недавнего времени о Л. Сапеге почти не говорили, а если и говорили, то не могли простить того, что он боролся с Московским государством. Писатель, приветствуя издание новых книг о Сапеге, выразил пожелание, чтобы «в этом нужном и своевременном возвращении не наблюдалось перехода из одной крайности в другую и не рисовался бы Л. Сапега только светлыми красками» [40, с. 110] (пер. наш — Л. Д.).
Этому исследователю не откажешь в здравомыслии. Глубже изучая жизнь и деятельность ясновельможного, соглашаешься: в нем есть чем восхищаться и есть что порицать. Самой положительной оценки заслуживает его государственный размах в борьбе за Великое княжество Литовское как независимое государство, желание защитить честь белоруса перед другими народами, попечение о национальной культуре (он собрал богатую библиотеку, построил множество храмов, опекал художников, издателей). Но ни в коем случае нельзя отрицать иного Сапегу. Того самого, который, казалось бы, следуя букве закона, подавлял любое выступление, по его мнению, угрожавшее безопасности Княжества; который жестоко расправлялся с бунтовщиками: четырем руководителям восстания 1606–1610 годов в Могилеве отрубили головы [28, с. 86 и 120], в ноябре 1623 года за убийство полоцкого и могилевского архиепископа Иосафата Кунцевича к смертной казни было приговорено девяносто четыре человека, правда, семидесяти четырем из них удалось сбежать [40, с. 111]. С одной стороны, Лев Сапега был уверен, что даже самые жестокие приговоры будут одобрены не только королевской властью, но и святым костелом. А в дипломатической игре, которую он тогда затеял, такая поддержка была необходима. С другой, он понимал, что массовое убийство, пусть и согласно букве закона, не добавит ему популярности ни в народе, ни тем более в истории. Понимал это и В. Короткевич, когда в уста своему герою вкладывал слова: «За этот день на меня столетиями будут вешать всех собак» [29, с. 122] (пер. наш — Л. Д.). Но отказаться от наказания — бросить тень на церковную унию, дело, которому он отдал много сил и энергии. Наказание в Витебске, введение Брестской церковной унии и воинские походы в Московию — это те лакмусовые бумажки, которые дают основание одним произносить имя Сапеги с придыханием, а другим — с не меньшим энтузиазмом унижать его. Однако, как бы то ни было, над