Деревенские девчонки,
Не влюбляйтесь в городских,
И не будет в жизни вашей
Ни печали, ни тоски…
Так что на вопрос Сани я неопределенно пожимаю плечами. Рассказать про Вилора я ей не могу, а наши деревенские пареньки для меня почти все на одно лицо - и все мне одинаково безразличны.
- Знаешь, ты не бойся, - говорит Саня. – Любовь, семья, семейная жизнь – она с человеком порой чудеса делает. Ты, наверное, и не знаешь, мала еще была, но когда мы с Вадом пожениться собирались, он, ну… к бутылке был прикладываться мастак. Так мне не по себе было, с юных лет и такое дело, знаю я, каково это – с пьяницей жить, у Анки, подружки моей, отец пил, ее бил и мать ее… Но как только мы поженились – как отрезало. Не поверишь, говорит, даже смотреть на огненную воду не может, не то что пить. Так что…
Отчего же не поверить. И вовсе даже не мала, всё я понимала, всё, как наяву, помню...
***
- Ну, вот и ты, с-с-светлячок.
Молчу. Вцепилась пальцами в деревянный край колодца. Мне надо поговорить с этим… с этой… с ним. Я знаю его имя, но ни разу не произносила вслух. Назвать по имени - словно наделить душой, признать, принять, сделать чуточку своим.
За эти долгие годы тварь менялась, темная размытая тень обрела почти человеческую форму. Может быть, это человеческая кровь так меняла ее, а может быть, она старалась подстроится под меня. Зря. Лучше бы тварь оставалась такой же, как и в нашу первую встречу – слепая безглазая тьма. Фигуру же, которая теперь стояла по другую сторону деревянного колодца, можно легко было спутать с мужской. Высокий и статный мужчина, черные волосы разметались ниже плеч, почти до пояса… но я знаю, что это не волосы, а податливая мягкая ночная мгла, живая, движущаяся. Глаза каждый раз разного цвета. Страшные глаза.
Рядом с колодцем, локтях в пятнадцати, растет высокий и крепкий дуб. С одной из ветвей свисает крепкая веревка с деревянной гладкой дощечкой – отец сделал для маленького Севера качели. Я поворачиваюсь к тени спиной и сажусь на качели. Вцепляюсь руками в веревки. Тьма подходит сзади, горячая, жаркая, скользит по рукам и плечам, сдвигает волосы в сторону и впивается в шею. За миг до этого я ощущаю ее влажное мимолетное касание к обнаженной коже, мерзкое, откровенное, недопустимое. Крошечные волоски на теле встают дыбом.
Мне почти не больно, почти не страшно, все раны, полученные от зубов монстра, зарастают мгновенно, я привыкла, а может быть она… тварь.. он научился делать это как-то безболезненно для меня. Мир замирает, время останавливается. Это не больно, только потом будет небольшая слабость, но и это не так уж страшно…
Чувствую себя грязной. С того самого первого раза, когда я была еще несмышленым ребенком, каждый раз, каждый раз все грязнее и глубже становится мое падение.
- Ты восхитительна, светлячок… С каждым разом все слаще.
Тьма обвивается вокруг моих плеч, и вдруг качели начинают раскачиваться. Я испуганно вцепляюсь в веревки, я боюсь высоты, боюсь скорости. Но качели раскачиваются все быстрее, все выше, а мои руки слабеют.
- Я держу тебя, - шепчет липкая черная тьма. – Не бойся. Или ты хочешь остановиться? Ты это хочешь?
Сжимаю губы, сжимаю руки и молчу, только не соглашаться, только не потратить по глупости оплаченное кровью желание. По условию нашего с тьмой договора его плата за кровь, за – нет, не жизнь, но существование здесь – одно мое желание, которое тварь выполняет. Оказавшаяся в нашем мире по какому-то неведомому мне выверту судьбы тварь нуждается в человеческой крови. Иногда она любит поговорить со мной, но о себе молчит. Да я и не спрашиваю. Разговоры, слова - связывают невидимыми нитями, как и имя.
У желаний есть ограничения – я не могу попросить вернуть к жизни того, кого небо не видело живым более горсти, не могу желать"всего", за "всех", "навсегда". И не могу разорвать договор, отсрочить или отменить встречу. Еще ни разу я ничего не попросила для себя. Я этого не хотела. Но магический договор, печать которого серебрилась белесым шрамом на коже шеи вдоль роста волос, не позволял мне не только не допустить тварь до своей крови, но и отказать ей в выполнении собственных желаний. Но у меня не было никаких желаний, кроме одного – избавиться от твари, от договора, связавшего нас по глупости, доверчивости наивной шестилетней девочки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Сначала желания были совсем глупыми. Хочу дождь. Хочу, чтобы яблоко с яблони упало. Хочу, чтобы цветок стал не желтый, а красный. Потом я стала старше и осмотрительней, придирчивой к желаниям и формулировкам. Тьма любила играть со мной. Не стоило давать ей такую возможность.
- Хочу, чтобы Вад Джаммерс никогда не захотел больше пить огненное питье.
- Кто? Почему? – демон всегда удивляется моим желаниям. Как ни странно, он любопытен. Впрочем, как когда-то объяснила мне тварь, называть ее демоном неверно. Самих себя дети тьмы именовали тенями. «Демоны постоянны, статичны, всё равно что ваши звери, их меняющийся облик не более чем иллюзия. Тени не имеют цельной структуры». Тварь говорила что-то еще, но понять ее мудрёные слова было сложно. Не демон, так не демон. Но и не человек.
- Вад Джаммерс, сын нашего соседа, станет мужем моей сестры. Хочу, чтобы он никогда более не захотел пить огненную воду.
- Но зачем это тебе?
- Саня моя сестра, я люблю ее, я… - задумываюсь. Вопросы твари, которые вызывали во мне страх и тревогу поначалу, отчего-то перестали раздражать. – Я хочу, чтобы она была счастлива.
- Но она ведь не будет знать, что это твоя заслуга? – полуутвердительно говорит тьма. Ей интересно.
- Не будет.
Глаза тьмы похожи на звезды. Я горько хмыкаю от этого поэтического сравнения, но не могу подобрать другого, получше: они действительно словно звезды – без зрачков и радужки, светящиеся белые точки, далекие и пустые.
Глава 4.
В городе непривычно шумно, накрапывает редкий дождь. Я на такой и внимания не обратила бы, а нежные городские дамы укрылись под плащами и зонтиками. Саня, не в меру оживлённая и воодушевлённая, с нескрываемой нежностью поглядывала на многочисленные лавки торгового квартала. Было ещё довольно рано, открытыми с рассвета стояли только булочные да пекарни, источая немыслимо уютный аромат свежей сдобы, корицы, карамели и трав. Остальные лавочники, сонные и ленивые, без особой спешки разворачивали разнообразный товар, вопросительно поглядывая в пасмурное затученное небо - разойдется или зарядит до вечера?
Саня откровенно радовалась свободе, первому, наверное, за последние пару месяцев дню, когда она оставила малышку Ниту согласной на все опытной и любящей бабушке - сейчас я понимала, насколько мать хотела сбыть меня в добрые руки и насколько боялась, что никому не захочется брать в жены болезную на голову Вестаю.
Мы успели съесть по восхитительной сдобной булочке, как вдруг услышали какой-то странный шум. "Словно некий младенец - великан грохочет огромной ложкой по пустой кастрюле", - подумалось мне.
- Что это, Сань?
- Не знаю, - сестра выглядела недоуменной и настороженной. Мимо нас, оживленно переговариваясь, в сторону лязгающего грохота прошло несколько людей, потом ещё. Испуганными они не выглядели, скорее возбужденными.
- Пойдём, посмотрим? - я потянула Саню за рукав, и сестра кивнула. Мы шли на звук, и людей вокруг становилось все больше: мужчины, женщины, дети. Вместе с людскими потоками мы вышли на просторную мощеную камнем площадь. У нас в деревне я никогда не была на таких обширных пустых пространствах, и мне хотелось где-то спрятаться, прижаться к твердой опоре. Впрочем, пустое пространство быстро заполнялось людьми. Свободным оставался небольшой деревянный постамент в центре, грубо и словно бы наспех сколоченный из массивных необструганных досок. Вертикально вверх из постамента торчала крепкая, в полтора человеческих роста, палка, в мою ногу толщиной.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})