Заседание продолжалось.
Председатель встал.
— Товарищи! — произнес он, — Характер нашего заседания меняется. Из торжественного оно превращается в деловое. Мы сейчас получили известие, что акционерное общество инженера Хиггинса уже приступило к делу. Работа идет с невероятной быстротой. Они пытались сохранить работы на некоторое время в тайне, но это не удалось. Уже закладывается фундамент грандиозной плотины. Нам, следовательно, фактически об'явлена последняя решительная война не на жизнь, а на смерть. С этой минуты мы, ваши избранники, — штаб борьбы. Сейчас откроется об'единенное заседание ЦИК и Реввоенсовета Старого Света. Прошу освободить зал, чтобы мы могли спокойно выработать основные военные мероприятия. Скорее, товарищи, времени мало.
В глубочайшем молчании встали массы трудящихся, заполнявшие огромный, сияющий светом зал. Стройными колоннами направились к выходу. Где-то в толпе зародились звуки «Интернационала». И через минуту гимн торжествующей революции гремел над всей Женевой. Было бы бесполезно пытаться расслышать слова песни. Произносимые на всех языках мира, они перебивали и заглушали друг друга. Тем отчетливее звучал мощный интернациональный мотив. Телеграфист на станции Зайцеве принял шифрованную радиограмму и передал ее по телефону в уисполком. Вставало солнце. Над газовым убежищем взвился красный флаг с видной издалека белой надписью: «Открыто днем и ночью». Миллионы таких флагов в тот же час взвились по всей Европе, Азии и Африке.
Над Москвой горела заря. Комсомолка Новь и комсомолец Ким, возвращаясь из клуба, поцеловались у Никитских ворот. Им казалось, что весь мир вливается в них с яркой весенней зарей, с нежным предутренним холодом. Миллионы белых листков посыпались с аэроплана. Ким поднял один из них:
«Товарищи! Наступил неизбежный час, подготовленный всем ходом мировой истории. Начинается последнее столкновение между социалистическим и капиталистическим миром. Как и всегда, инициативу выступления взяли на себя капиталисты. Американская буржуазия приступила к постройке грандиозной плотины, которая должна изменить течение Гольфштрема и сделать теплее климат Америки. Европа же должна покрыться ледниками и погибнуть. Благодаря колоссальным техническим средствам Америки, постройка идет невероятно быстро. Все воздушные и морские военные силы Америки охраняют ведущиеся работы. Необходимо напрячь всю энергию, чтобы уничтожить постройку и раз навсегда сломить военные силы Америки. Начинается война. Все — на защиту революции. Это — последняя борьба. Мы выйдем из нее победителями. У нас есть союзник — пролетариат Америки, разрозненный и обессиленный, но горящий ненавистью к угнетателям. Все на последнюю борьбу под испытанным лозунгом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
ЦИК ССР Старого Света. Совнарком Старого Света. Реввоенсовет Старого Света».
Над Москвой вставало солнце. Сотни аэропланов гудели в небе, засыпая город печатными листками. Четыре миллиона людей в этот ранний час переполнили улицы древнего города. Темп жизни разом и неуловимо изменился. Как радио-приемник перестраивается с одной длины волны на другую, так жизнь с темпа мирного труда переключилась на темп борьбы.
Над Берлином вставало солнце. Широкая Фридрихштрассе уже была запружена манифестантами.
Над виноградниками Шампани, над солончаками Астраханской губернии, над мощными дугами мостов Темзы и Сены, над выжженным солнцем плоскогорием Кастилии, над необозримыми пространствами Китая и над берегами Конго неутомимо кружились аэропланы, разбрасывая листки прокламаций. Трудящиеся всех стран СССР ждали приказов Реввоенсовета.
Старый Свет принял вызов.
ГЛАВА IV
Джон Вильсон строит плотину
В двенадцать часов дня Джон Вильсон, рабочий на постройке плотины № 27442 (он работал на второй смене), вошел в свой цех. Это был огромный светлый зал, лишенный всяких машин. Несколько сот, может быть, тысяча человек стояли стройными шеренгами с интервалами в 1 метр между каждой шеренгой и между людьми одного ряда. Джон Вильсон занял свое место. Раздался сигнальный звонок, и цех приступил к работе: она состояла в мерном, строго ритмическом переступании с ноги на ногу. Благодаря этому нажимались вделанные в пол кнопки, приводившие в движение под'емные краны, которые выгружали камень. Но никто из рабочих не видел этого камня и кранов, никто из них не знал даже, какую функцию он исполняет в общей работе. Таким образом, работа для них была так же бессмысленна, как толчение воды в ступе или бесцельная переноска тяжестей с места на место, которую заставляли производить заключенных в некоторых тюрьмах девятнадцатого века. То же практиковалось во всех отраслях промышленности. Ни один рабочий не знал назначения той детали предмета, над которой он работал. Никто из них вообще ничего не знал о своем производстве, о работе других цехов, многие не знали даже, какой род производства они обслуживают. Иные никогда не видели тех частей предметов, которые вырабатывались машинами при их содействии. Благодаря всему этому труд был превращен в самую ужасную пытку, так как был лишен всякого смысла для рабочих. Но именно это входило в общую систему Совета Синдикатов — это была одна из мер, которыми достигалось моральное порабощение рабочих.
Благодаря усовершенственным машинам рабочий день в разных отраслях промышленности продолжался от трех и не более пяти часов. Рабочие получали высокую плату. Их подземные жилища, благодаря прогрессу медицины, были безукоризненны в гигиеническом отношении. Их питание удовлетворяло всем правилам науки. Несчастные случаи в промышленности давно сделались достоянием истории.
И, однако, не было ничего ужаснее участи американского рабочего.
Физических сил рабочему приходилось затрачивать очень мало. Производительность же труда была невероятно высока. Монотонность работы была доведена до крайности. Каждому рабочему приходилось делать только одно бесконечно повторяемое движение в определенном темпе, согласованном с машиной и конвейером. Жизнь рабочего в нерабочее время также была строго регламентирована. Он должен был жить на известной глубине под землей, в определенные часы посещать кинематограф, где показывались специально подобранные картины для поднятия его квалификации, в определенный час обедать в общественных столовых. Брак и деторождение были точнейшим образом регламентированы. Каждый мог в любой момент отказаться от работы и от всех связанных с нею жизненных обязанностей и стать абсолютно свободным. С этого же момента он раз навсегда лишался возможности получить какую бы то ни было работу — тресты и синдикаты были организованы превосходно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});