откусил сразу половину.
— Я теперь всегда буду думать о вас, — сказал он с полным ртом, кивнул, как поклонился, и сделал несколько шагов назад, жуя и причмокивая.
По-моему, я успела сказать ему спасибо, села за руль и с шумом медленно выдохнула. Ну, это что-то новое. Надо будет Розмиле позвонить. Пусть объяснит, что за нравы в этом графстве.
Дома Онрей отчитался о состоянии здоровья и порадовался покупкам, как гостинцам. Он принимал парацетамол, поэтому пиво оставил на лучшие времена. Вместо пива я принесла ему на диван чай с мёдом, который мне подарил Тэд, и рассказала Онрею, что мне помог нести покупки молодой красавец.
— А я всегда тебе говорил, что ты у нас ещё ого-го! — ответил Онрей и заявил, что мед из клевера ему нравится больше, чем из акации.
— Да не про то это. Ты мне лучше скажи, ехать завтра за петухом или нет?
— Поезжай, только не сбегай от меня с юным ковбоем, и это… купи мёда банку побольше, чтобы хватило до весны.
На другой день я приехала на ярмарку к десяти утра. Она заметно оскудела за вчерашний день, хотя машины подвозили новые товары, особенно пользующиеся успехом.
Торговец меня узнал и умело запихал в большую картонную коробку с дырочками шестинедельного цыпленка, с еще коротким хвостом, но с уже наметившимся красным гребнем. Я уже расплачивалась, когда услышала знакомый стук подбитых каблуков. Тэд мягко чмокнул меня в щеку и прошептал:
— Я так рад.
Опять мурашки и опять невинная и подлинная радость в карих глазах. Ну что мне с тобой делать?
— Можешь проводить меня до машины. Она сегодня не так далеко. Только яблок нет, — сказала я и сунула ему в руки коробку.
— И ничего. Я рад, что вижу вас. Я вас очень люблю.
— У меня впечатление, что ты сам не знаешь, о чем говоришь.
Тэд шел рядом и не спускал с меня глаз. Как он не спотыкался, понятия не имею. Уложив коробку в машину, он взял меня за руку, приложил ладонью к своей щеке и закрыл глаза. Я действительно не знала, что делать. Он же не преследует меня пока. Два раза помог. И ничего плохого или непотребного он не сделал. Конечно, я не давала ему разрешения прикасаться к себе, но и не запрещала. Ведь так прикасаются не женщине, а скорее к матери. Он сирота. Может быть, он скучает, и у него действительно не все в порядке с головой. В общем снова я уехала со странным чувством. Почти с жалостью. Было в нем что-то трогательное, что-то такое, что вызвало у меня слёзы. Я быстро утерла их, подъезжая к дому.
Прошла неделя. Онрей поправился, но погода опять стала портиться, и работать по утрам в саду стало холодно, да и незачем. Проснувшись утром я решила попробовать, наконец, добить ту главу. Я надела кофту потеплее и подошла к окну. За окном луг заметно пожелтел, а низко над травой висело белесое облако. Вдруг я почувствовала себя ежиком в тумане. В метрах двухстах от дома над облаком поднялась лошадиная голова и потрясла ушами. Я даже рассмеялась от радости. Так вот чего мне не хватало мне в этом пейзаже.
— Онрей! — крикнула я на кухню мужу, который готовил кофе. А сама уже сбегала по ступенькам к двери, — Ты только посмотри на это чудо!
Я бежала по сырой траве, но увидев темную фигуру, пошла медленнее, чтобы не вспугнуть коня. Онрей нагнал меня, когда я была уже совсем близко к прекрасному животному. Муж первым подошел к нему и с сознанием дела протянул руку, что-то приговаривая. Но конь мотнул головой, фыркнул и скосил на меня один глаз.
Я встала как вкопанная, как молнией пораженная. Глаз был в прямых рыжих ресницах, а второй глаз почти закрыло длинной рыжей челкой. Хорошо расчесанная грива была точно такого цвета, как длинные волосы молодого парня на ярмарке.
— Тихо, Тэдди, тихо, — приговаривал Онрей и гладил мускулистую шею.
— Почему ты назвал его Тэдди? — спросила я.
— Типичное имя для коней такой масти. Мой прадед кавалеристом был, рассказывал. Если хочешь, назовем его Брауни или Тоффи.
— Нет, нет, — возразила я, — Тэдди ему очень подходит.
Я подошла ближе, и конь потянулся губами к моей шее.
— Эй, старик, похоже ты понял, кто в доме хозяин, — рассмеялся Онрей.
— Старик? — удивилась я.
— Ну, похоже, что лет двадцать ему есть. Так что он в этом смысле наш ровесник. Лошади живут лет тридцать в лучшем случае.
Онрей продолжал рассказывать все, что он знает о лошадях, расхаживая вокруг Тэдди, а я приложила ладонь к рыжей щеке. Мурашки. Глаз Тэда смотрел почти насмешливо. Он опять очень знакомо фыркнул и толкнул меня носом в плечо.
— Да принесу я тебе яблоко, — сказала я тихо и обняла его голову.
Он замер. Я так вас люблю, вспомнила я хрипловатый голос. Так любит своего хозяина верный пес. Я не знаю. У меня никогда не было собаки.
Вскоре Онрей пошел проверять местные источники на предмет потерявшейся лошади, но я почему-то знала, что он никого не найдет. В тот день мне писалось, как никогда, хотя к завтраку туман поднялся, и в чистом поле нигде не было видно рыжего коня. Я совсем не беспокоилась о нём.
Вечером, когда мы поужинали и открыли бутылку красного вина, в дверь чулана постучали. Я привычно пошла открывать, будто это была входная дверь. Из чулана выбралась Розмила в кожаной куртке, а за ней её кумушка в манто из искусственного леопарда и в смешной шляпке.
— О, мы как раз вовремя, — обрадовалась Розмила, кивнув на вино, — Мы привезли твоих любимых сушеных лягушек и… да шучу я, шучу.
Онрей принес еще два бокала и стал рассказывать сам про мои приключения на рынке и про коня в поле.
Розмила ткнула родственницу в бок,
— Слышь, кума. Я тебе говорила, что он вернется.
Но та повернулась ко мне:
— Ты встретила нашего Тэда. Если честно, я надеялась, что он сам тебя найдет. Ты в его вкусе… писательница. Он шибко читать любит.
— Что значит, ваш Тэд? — спросила я, — он кто?»
— Кто-кто… — проворчала кума Розмилы, — Мы же рассказывали вам про местных оборотней. Тэд наш крестный, он еще жеребенком был укушен, и стал днем ходить на двух ногах, а по ночам на четырех. Да на том рынке половина торговцев той же породы. Кто по ночам летает, а кто пятачком землю роет.
— Мы думали, что вы шутите, — сказал Онрей, — Так