— Вот задача! — произнес Володька, почесав затылок и поправив картуз.
— Ты умеешь проскочить? — спросил у него Ваня Крючков.
— Може, проскочу, — неуверенно ответил Володя.
— Ты вот так делай. Смотри. А ну, ребята, готовьсь! Я покажу Володьке, а то вы его забьете, черти.
Все приготовились с поднятыми скатками. Ваня сбросил картуз и стремглав кинулся во весь рост. Перед первой парой он вдруг нагнулся почти до земли, отчего оба промахнулись и, потеряв равновесие, столкнулись друг с другом. Перед второй парой он свернулся калачиком и покатился вниз буерака шаром, а в конце так неожиданно вскочил на ноги, что приготовленные для удара скатки шлепнулись о траву. Лишь один какой-то счастливец зацепил Ванятку. И совсем не больно.
— Понял? — крикнул он снизу, куда проскочил из-под ударов.
— Попробую, — ответил Володя.
Хотя ребята стояли против костра, но последним было уже не так хорошо видно, как первым. Володя бросился от костра к шеренгам и неожиданно остановился. Ближайшие от него подумали, что он испугался. А он в этот момент юркнул между ними и шаром покатился, прижав голову к коленям. Никто не ожидал от него такой прыти. Лишь перед последней парой он вскочил на ноги, но кто-то все же хватил дерюгой по заду. Володя упал, растопырив руки и ноги, как лягушонок. Но шеренги кончились — бить уже нельзя. Все обошлось хорошо. Володя гордо поднимался из буерака к костру, а ребята кричали наперебой:
— Молодец, Володька! Обманул, Красавица!
После игры все разбрелись посмотреть лошадей да согнать в табун. Виктор Шмотков и Ваня Крючков шли вместе, и им пришлось идти столба за два — так далеко забрели лошади.
Луна вышла из-за горизонта. В степной тишине она медленно осыпала росистую степь блестками серебра. Если смотреть против луны, то серебра немного, если же смотреть, повернувшись к ней спиной, то так и кажется, что вот-вот сейчас степь зазвенит. Ласковая такая тишина! Жизнь пройдет, а не забыть этой тишины тому, кто в далекие годы детства в июньскую полночь босыми ногами шагал по степи, зарабатывая хлеб наш насущный. Лошадь надо накормить ночью, чтобы она работала днем. А накормить лошадь — это тоже труд. Да еще какой труд! Надо уметь не бояться ночи в степи, где тебя видит не то что волк, а каждый суслик, где любой заяц может напугать, шарахнувшись из-под ног. И кто его знает: заяц это или кто-то другой — разберись, мальчишка! И даже в темную ночь надо знать, что истошный крик грудного ребенка — это совсем не крик ребенка, а это вопль зайца, терзаемого волком или лисицей. В темную ночь надо знать, что нечистая сила, вырвавшаяся неведомо откуда, из глубины темноты, и зацепившая тебя крылом, — это совсем не нечистая сила, а обыкновенная большая степная сова.
Даже в темную ночь, в ночном, мальчишка идет по степи, чтобы перегнать лошадь, и читает книгу земли по звукам, то еле уловимым, как писк летучей мыши, то раздирающим душу, как вой волка. И ничего! Идет себе и идет, шлепая по росе… Только вот в грозу разве. Тогда дело другое. Тогда лошади жмутся друг к другу, вздрагивают, всхрапывают и сами не отходят о; ребят, пока не пройдет гроза. А когда молния прорежет небо и ослепит ребятишек, когда вслед за этим в кромешной тьме прогремит оглушающий раскат грома, тогда… боязно! В такие минуты Виктор Шмотков крестился и шепотом читал молитву. Ему никто не возражал, если он, трясясь всем телом, говорил: «Бог есть, ребята. Должно быть, есть. Гром есть — значит, бог есть. Куды ж денешься!»
Все-таки в темную ночь не очень-то уютно ребятам в открытой степи. Не очень. Правда, бывают теплые, прелестные и величественные темные ночи летом, после дождя. Тогда они торжественны и тихи. Это — когда земля дышит. Да, дышит. И тогда слышно, как падают от этого вздоха капли со шляпок и листьев подсолнечника; тогда же и можно услышать в могучей тишине, как поднимается трава в степи после ливня. Это бывает. Чернозем дышит. Только случается это очень редко. Чтобы все это услышать, надо вырасти в поле. А так — нет, нельзя. В такие часы, после дождя, мальчишки сидят у костра и сушат одежду — свитки, зипуны. И молчат. И слушают. Дышит!
А вот тихая, лунная, серебристая ночь — совсем-совсем иное дело. Воздух свежий-свежий! Тихо так, что если идет по степи человек, то шаги его слышно за полверсты. Разве изредка загремит лошадь железным путом или заржет матка, но тоже тихо-тихо, ласково, подзывая жеребенка. Хорошо в поле в такую ночь!
Именно в такую ночь Ваня Крючков и Виктор Шмотков шли по степи, отыскивая лошадей. Впереди мальчиков при свете луны встал на задние лапки молодой зайчик. Он доверчиво пошевелил ушами и неслышно исчез в траве. А роса все играла блестками, переливаясь и щедро рассыпаясь всюду.
— Ты не боишься ночью? — спросил Виктор.
— А чего в эту ночь бояться?
— Ну… чего? Нечистую силу какую-нибудь. Или волка, допустим.
— Нет. Не боюсь.
— А почему? — допытывался Виктор.
— Нету нечистой силы. В книжках читал. А волк летом не тронет человека — так дядя говорил. И все так говорят.
— А я боюсь. Я боязливый. — Виктор помолчал и добавил: — Вот беда! Беда мне с моим карахтером. Так и маманя мне говорит. Куды ж денешься!
После приезда Петьки и Федора все улеглись спать рядышком, чтобы теплее было на заре. Федька добровольно взял на себя дежурство: поел гусятины, отошел к лошадям, лег на траву и лежал так, не накрываясь. Скоро все уснули. Один лишь Федька неподвижно лежал вверх лицом и смотрел на мерцающие звезды. Никто не видел, как он встал и пошел к своему мерину, как он прислонился щекой к лопатке лошади, положив руку на холку. О чем-то тосковал ли, жалел ли — неизвестно. Лошадь, повернув голову к хозяину, потрогала его мягкими губами за плечо.
Вдруг при лунном свете среди табуна лошадей Федька увидел силуэт человека. Он уже хотел поднять тревогу, подумав недоброе, но тот направлялся к табору. «Если идет к табору, не вор», — подумал Федька и окликнул:
— Кто идет?
Человек повернул к нему и ответил на ходу:
— Идет свой. А ты чей?.. И чего не спишь? На карауле, значит, стоишь. Это хорошо, хорошо.
По голосу Федька узнал Андрея Вихрова, которого не было в селе больше двух лет.
— Андрей Михалыч! — воскликнул Федька.
— Он самый, — отозвался подошедший. — Ну, здорово был! Ты чей?
— Земляков.
— Федька! Какой ты здоровенный стал за два года! Ну, какие дела дома? Рассказывай, — И Андрей присел на траву, приглашая жестом руки сесть рядом.
— Дома? О доме у меня нечего рассказывать, — угрюмо сказал Федька, присаживаясь около.
— Отчего ж — нечего? Батька приехал?
— Не-ет, — все так же мрачно протянул Федька.
— Да… Суровый твой папаша… Ну а на селе как? Землю делили в этом году?
— Делили. Ваша полоса так и лежит целиной — один пырей.
— Ничего. Теперь-то и я захозяйствую помаленьку. Первым делом — лошадь. Эх и соскучились руки!.. Вот в армии в партию приглашали, а я говорю: «Руки чешутся, на землю хочу, за сошку». Землю теперь добыли — можно и распорядиться.
Андрей сидел на траве, широкоплечий, с вещевым мешком за плечами, в сбитых солдатских ботинках; верх буденовки, освещенный луной, торчал шпилем над головой. Андрей казался Федьке богатырем.
Ваня Крючков, услышав разговор, вылез из-под зипуна и подошел к Андрею.
— А, Ванятка! Сиротская душа! — приветствовал тот первым, сразу узнав Ваню.
— Здравствуйте, Андрей Михайлович. А я вас тоже узнал.
— Ну, какие дела? Как дядя поживает? Лошадь, наверно, купили? Раз в ночное приехал — значит, купили. А?
— Купили. Поживаем вроде ничего, — степенно отвечал Ваня.
— А я вот тоже думаю купить.
Видимо, лошадь не выходила из головы Андрея, если он второй раз вспоминал о ней. Он и правда мечтал о лошади давно.
Ваня осторожно, тихо сказал:
— Андрей Михайлович, зря вы ночью ходите один.
— А что?
— Бандиты у нас завелись.
— Какие бандиты? — живо спросил Андрей.
— Кучум, Дыбин, Васька Ноздря и еще там человек пятнадцать. Все не нашего села, оглоблинские.
— О-то-то-то! — пропел Андрей. — Вот это — да-а…
— А что? — спросил Федька.
Помолчав, Андрей ответил:
— А то: если силу возьмут, то прибыли от земли нам опять не будет.
Андрей о чем-то задумался.
— Плоховато без отцов-то? — спросил он вдруг у ребят. И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Конечно, плоховато… Я вот тоже без батьки вырос… Да. И теперь изба пустая… Цела моя изба-то?
— Стоит, — ответил Федька. — Окна досками забиты.
Андрей вздохнул и уже решительнее сказал:
— Нет. Наверно, обождать придется с землей-то, ребятки… Вот черт! Как оно получается… Не дают за землю зацепиться, сволочи.
Петька Ухарь слышал разговор, но из-под зипуна не вылез. Он не разобрал всех слов, но после некоторого раздумья решил: «Надо батьке сказать — Андрюха Вихор пришел».