— Я не должна была открывать тебе этого, — повторила девушка.
Потянув ее за петлю, я привязал другой конец веревки к кольцу, вделанному в стену. Теперь Элисон стояла на коленях у стены.
— Кто приказал тебе молчать? — спросил я. — Твой хозяин Бусебиус?
— Нет, — ответила Элисон.
— Почему же тогда ты плачешь и дрожишь от страха?
— Онеандр. Это он велел мне держать язык за зубами.
— Но я повелел тебе иное, не так ли?
— Так, господин.
— И ты выполнила мой приказ?
— Да, господин.
— Как, по-твоему, разумно ли было со стороны мужчины доверить свой секрет рабыне?
— Нет, господин.
— И ты не жалеешь о том, что рассказала мне правду?
— Нет, господин.
— Как считаешь, повинуясь мне, ты поступила благоразумно?
— Да, господин. Да!
— Ты ведь обычная рабыня, да?
— Да, господин! — повторила Элисон. — Сжалься надо мной, господин.
— Следовательно, ответив правдиво на мой вопрос, ты поступила правильно, не так ли?
— Да, господин, — проговорила она сквозь рыдания. — Да, господин.
Я повернулся и принялся расстегивать застежки штор.
— Ты покидаешь меня, господин? — удивилась рабыня.
— Конечно.
— Значит, тебе были нужны только сведения?
— И теперь эти сведения у меня есть, — промолвил я, пожав плечами.
— Задержись на минутку, господин, — попросила Элисон.
Я обернулся.
— Зачем?
— Пожалуйста, — простонала она, глядя на меня через плечо.
— Не понимаю, — буркнул я с раздражением.
— Я танцевала перед тобой, — сказала девушка.
— Верно, — согласился я, — ты танцевала, как рабыня.
— Я и есть рабыня.
— Но ты родом с Земли, — заметил я, почему-то закипая от злости.
— Женщины с Земли и есть прирожденные рабыни.
— Нет! — воскликнул я.
— Не презирай нас! Постарайся нас понять.
— Нет!
— Прими меня такой, какая я есть, — взмолилась Элисон.
— Никогда!
— Разве прирожденная рабыня недостойна даже этого?
— Недостойна!
— Почему?
— Не знаю! — прорычал я, продолжая злиться. — Не знаю.
— Может быть, потому, что таким образом вы, мужчины, проявляете свое презрение к нам?
— Может быть, — проворчал я.
— Отказать рабыне в ошейнике — слишком жестоко!
Я промолчал.
— Ты видел, как страстно я танцевала перед тобой, господин?
— Да. Ну и что?
— Ты возбуждаешь меня. Разве рабыня не вправе смотреть на мужчину с восторгом и желанием? Разве она не вправе мечтать о том, чтобы он захотел ее? Разве рабыня не должна стремиться ублажить его?
— Но ты земная женщина, а не горианская рабыня.
— Разве женщина с Земли — не женщина? Разве ей не хочется, чтобы вожделели ее тела? Разве не может она умолять об этом?
— Это противоестественно. И неприлично.
— Напротив, нет ничего естественнее. И это вполне соответствует горианским понятиям о приличиях. Во всяком случае, в отношении рабынь.
Я снова промолчал.
— Попав на Гор, — продолжала Элисон, — я испытала чувства и ощущения, о существовании которых прежде даже не подозревала. То, что сковывало меня раньше, не позволяя осознавать собственные желания, исчезло. Правда, для этого мне потребовалось познать насилие со стороны мужчин, а порой и кнут. Я научилась жить и чувствовать по-настоящему, поняла, кто я такая и какова истинная цель моей жизни. Любовь и служение — вот ради чего я существую. Я подлинная рабыня для наслаждений и счастлива всякой возможности покоряться всевластному господину.
— Хватит! — отрезал я и повернулся, чтобы раздвинуть шторы.
— Неужели мой танец не заинтересовал господина?
Я снова обернулся и взглянул на нее. Элисон по-прежнему стояла на коленях рядом со стеной, притянутая к кольцу веревкой. И тут до моего слуха донеслось легкое позвякивание колокольчиков, и взгляд скользнул по варварским браслетам и тоненькой цепочке, на которой дрожала слезинка жемчужины.
— Ты танцевала хорошо, — ответил я, сжав кулаки.
— В таком случае, я прошу тебя воспользоваться мной, господин. Я знаю, что не имею права ни о чем просить. И все же униженно умоляю тебя об этом! Умоляю не пренебрегать мною! Ты ведь можешь оказать снисхождение жалкой, связанной невольнице…
Я молчал.
— Я сделаю все, чтобы оказаться достойной твоего снисхождения, — добавила она.
Присев на пол позади Элисон, я обхватил ее руками. Рабыня задрожала, вжавшись в стену.
— Что именно ты сделаешь? — спросил я.
— Отдам тебе себя — целиком. Буду служить со всей сладостью покорной рабыни.
Я не ответил.
— Ты не пожалеешь, господин.
Освободив ее шею и запястья от веревки, я обнял девушку сильнее.
— Элисон будет старательно ублажать господина, — прошептала она, нежно целуя меня, а потом совсем тихо шепнула мне на ухо: — Мы, женщины с Земли, — прирожденные рабыни.
— Прекрати, — прохрипел я.
— Суди по мне, господин.
Повалив Элисон на меха, я покрыл поцелуями ее тело. Девушка тяжело задышала, потом начала постанывать и извиваться в моих руках.
— Разве я не истинная рабыня? — спросила она задыхающимся голосом.
— Да, — согласился я, — так оно и есть.
Ошибиться в характере ее движений было невозможно, они явственно выдавали в ней рабыню от природы. Как раз это меня и беспокоило.
Элисон легла на спину. Я окинул ее взглядом.
— О чем ты думаешь? — спросила Элисон.
— Думаю, что земные мужчины, увидев такую, как ты, были бы вне себя от восторга.
— Мы всегда ждем наших господ, — промолвила она с улыбкой.
Я прислушался к звукам музыки и шуму таверны, доносившимся из-за занавеса. Любой, кто уводил девушку в альков, имел право пользоваться ею, как и сколько пожелает. Она принадлежит клиенту до тех пор, пока тот не сочтет нужным вновь раздвинуть занавески. Ну а после закрытия таверны хозяин, проводив посетителей, привязывает девушку к кольцу или запирает в конуре.
— Думаешь, быть рабыней ужасно? — спросила Элисон.
— Ничего я такого не думаю.
— Тогда ты понимаешь, что для природной рабыни допустимо стремление удовлетворять свои природные, естественные потребности?
— Понимаю, — ответил я.
— И уж конечно, господину не зазорно пойти навстречу ее желаниям. Разумеется, он ничего ей не должен, но может по доброте своей снизойти до нее.
— Это уж как ему заблагорассудится, — сказал я.
— Разумеется, — торопливо подтвердила Элисон, — ведь рабыня ни на что не имеет права.