— За меня не беспокойся. Ко мне сложно придраться, где сядешь, там и слезешь, — пожала плечами Люда. — И ты не беспокойся, никто тебя обидеть не посмеет. И счастье у тебя непременно будет, самое настоящее.
— Спасибо, Люда. Настоящая ты, очень мало таких людей.
— Зря ты, Лариса! Хороших людей гораздо больше, чем плохих.
Лариса опять вздохнула и покачала головой.
…Вечером, когда всех детей забрали родители, а Люда наводила порядок в группе, в раздевалке раздались шаги, — кто-то вошёл и остановился. Странно, кто бы это мог быть? Из сотрудников кто-то?
Выглянув из двери группы, Люда увидела Михаила Леонтьевича, стоявшего неподалёку от входа и держащего в руках портфель и шапку-ушанку. Мельников крайне редко приходил за дочерью; обычно Свету забирала из садика мать.
— Добрый вечер, Людмила Евгеньевна, — Мельников поздоровался так, будто это не Люда вчера едва не сорвала заседание комитета комсомола.
— Здравствуйте, Михаил Леонтьевич! А Свету Вера Николаевна забрала, — растерянно ответила Люда.
— Знаю, — кивнул Мельников. — Я к вам пришёл. Мне нужно с вами серьёзно поговорить.
— Хорошо, но… Я уже домой собираюсь. Садик закрывается.
— Вот по пути и поговорим. Собирайтесь пока, а я вас на улице подожду.
"Наверняка явился, чтобы персонально отчитать меня! Шею мне как следует намылить", — именно с этой мыслью Людмила покинула здание детского сада и вышла на тёмную улицу.
Погода, хоть и была ещё полностью зимней, стала гораздо мягче. Тихий безветренный вечер радовал лёгким морозцем и небольшим снегопадом.
Мельников стоял у ворот детского сада и смотрел на мелкие блестящие снежинки, которые медленно кружились в свете уличного фонаря.
Люда даже притормозила немного, удивлённая подобным зрелищем, и едва не забыла о заявлении, которое, к счастью, положила в сумку сразу после того, как написала его дома.
Но в этот момент Михаил Леонтьевич, видимо, почувствовал взгляд или услышал скрип снега, потому что посмотрел прямо на Людмилу. Лицо у него было какое-то странное, не такое строгое и постное, как обычно.
— Все остальные сотрудники уже ушли? — Мельников кивнул на здание садика, почти полностью погрузившееся в темноту.
— Да, сторож сказал, что я сегодня припозднилась, — ответила Люда и откашлялась.
— Вы почему без варежек, Людмила Евгеньевна? Не май месяц.
— Сейчас надену, — кивнула Люда и начала рыться в сумке.
Мельников, видимо, решил, что она ищет варежки, однако был очень удивлён, когда Людмила извлекла из сумки и протянула ему сложенный вдвое тетрадный лист.
— Что это? — поднял тёмную бровь Михаил Леонтьевич.
— Это моё заявление, — спокойно и по-деловому сообщила Люда. — Я прошу освободить меня от должности комсорга детского сада.
— Причина? — холодно спросил Мельников, снял перчатки и взял заявление. — Только давайте без вокруг да около и без расплывчатых формулировок, Людмила Евгеньевна. И наденьте уже варежки, сколько раз вас нужно просить?
Люда послушно достала из карманов пальто варежки и натянула на руки. После этого Мельников и Люда пошли, наконец, по тропинке в сторону одной из центральных улиц.
— Причина в том, что я не могу работать бок о бок с Зинаидой Дмитриевной. Я испытываю к ней и ко всему, что она делает, чувство глубокой антипатии. Не могу и не буду работать с ней, и терпеть все её закидоны не стану.
— Правдиво, — усмехнулся Мельников, порвал заявление, которое Людмила старательно переписывала несколько раз, стремясь к идеалу осмысленности и лаконичности, посмотрел вокруг, не обнаружил поблизости урну и сунул обрывки в карман дублёнки.
Люда во все глаза смотрела на его руку, в которой исчезло то, что раньше было заявлением.
— Что вы сделали, Михаил Леонтьевич?! — воскликнула, наконец, Люда.
Её возмущению не было предела.
— Определил ваше заявление туда, где ему место, Людмила Евгеньевна, — невозмутимо ответил Мельников. — Я вас не отпускаю. Если вы не согласны с моим решением, можете обратиться напрямую в Горком комсомола. А я вас не отпускаю.
— Я просто не буду приходить на заседания, — пожала плечами Людмила.
Михаил внимательно смотрел на неё: пытается казаться спокойной, а у самой глаза сверкают, и голос от возмущения сел.
— А если я скажу, что Зинаида Дмитриевна больше не будет принимать участие в заседаниях комсомольского актива? Это решение я принял сам, ещё вчера. Товарищ Вековшинина уже давно не комсомолка; к тому же, у неё есть и свои трудовые обязанности, и большая общественная нагрузка. Всё равно не будете приходить?
Мельников продолжал внимательно смотреть на Людмилу, так, что поскользнулся и начал балансировать. Пришлось Люде схватить его за локоть двумя руками и держать, пока он не встал на ноги как следует.
— Смотрите под ноги, Михаил Леонтьевич! — проворчала Люда.
— Постараюсь, — кивнул он. — Так что скажете, Людмила Евгеньевна?
— Раз уж вы сами приняли решение, то это меняет дело. Буду продолжать работу в должности комсорга. Я вправду считаю, что Зинаида Дмитриевна нам только мешает, Михаил Леонтьевич!
— Ну вот и хорошо, — удовлетворённо кивнул Мельников. — Вот и договорились.
— Погодите, — Люда даже приостановилась. — Тогда о чём вы хотели серьёзно поговорить со мной? Зачем пришли в детский сад?
— Как "зачем"? Чтобы подробно рассказать вам о том, какие решения вчера принял Комитет. Как вы будете работать, если ничего не знаете о принятых решениях? Ну и для того, чтобы отговорить вас от ухода в отставку.
— А откуда вы знали…
— Догадался, — усмехнулся Мельников.
— Тогда рассказывайте о решениях.
— Тогда внимательно слушайте, Людмила Евгеньевна.
В течение нескольких минут Мельников вёл обстоятельный рассказ, а Люда слушала и запоминала. Когда Михаил Леонтьевич замолчал, они проходили мимо здания, в котором располагался вечерний филиал Политехнического института.
В трёхэтажном здании из красного кирпича горел свет; видимо, занятия были в самом разгаре. Михаил, кивнув на филиал, сказал вдруг:
— Родные пенаты.
— Вы здесь учились?
— Да, пять лет. Поступил сразу, как демобилизовался из армии. Работал и учился. Я же сначала работал слесарем-инструментальщиком, а уже потом стал инженером.
— Я даже не знала, что вы так давно на заводе работаете. Думала, три года, с тех пор, как стали председателем комитета комсомола.
— Я ещё до армии почти год работал на нашем заводе, учеником был, потому что провалил экзамены в Политехнический. Хотел махнуть в областной центр, жить студенческой жизнью, но пришлось выбрать другой путь. И знаете, ничуть не жалею. Ни разу не пожалел.
— Хорошо, что есть такой филиал в нашем городе. Жаль, вечернего филиала педагогического института у нас нет. Я бы пошла туда учиться.
— Можно поступить заочно, ведь в областном центре есть Педагогический институт. В чём проблема?
Люда прикусила язык: кажется, она непозволительно разоткровенничалась. Не рассказывать же Мельникову о том, что Анатолий никогда в жизни не допустит ничего подобного? Чтобы жена уезжала из дома на сессии дважды в год?! Люда даже заикаться о подобной возможности боялась.
— Нет, это не подходит мне, — покачала головой Люда. — Дочка маленькая ещё. Заочное — это не для меня.
Хоть Людмила и озвучила вполне адекватную причину, Михаил прекрасно понял всё, о чём собеседница умолчала. Он давно работал с Анатолием Долгих и знал о его тяжёлом характере.
Долгих побаивалось даже заводское начальство, и обращались к нему исключительно в случаях крайней необходимости, когда иного выхода не было. Анатолий мог, не стесняясь в выражениях, послать кого угодно, и это сходило ему с рук, поскольку он был очень ценным специалистом. Одним из тех, кому найти замену крайне сложно, а производственный процесс без его участия очень пострадает.
Любое телодвижение сверх плана Анатолий совершал только за дополнительную плату. А однажды он намеренно испортил дорогую деталь, выполнив строго по чертежу, предоставленному одним из молодых инженеров. Долгих прекрасно знал о том, что в чертеже ошибка, и знал, как нужно сделать правильно, однако никому ничего не сказал и выполнил работу строго по чертежу. Молодой инженер тогда получил строгий выговор с занесением в личное дело.