по этому самому полу на кухоньку. Там он набрал в чайник воды из-под крана, дождался пока вода в чайнике вскипит, морщась от сквозняка, который гулял по всей квартирке — оно и понятно щели в окнах с палец толщиной! и залил кипятком старую заварку. Уже раз на третий.
Тут в дверь позвонили. Яков Фомич удивился. Гостей он уже давно не ждал. Не иначе, пришли из ДК. У него назначена была в местном Доме Культуры встреча с пионерами. По части краеведческой. Встречу могли и отменить. Оно по нынешним временам неудивительно. Пионерам теперь подавай драки с визгами «кия» и американщину всякую. Разбегаются пионеры из кружков. Куда подальше.
Яков Фомич проскользил в коридор и открыл хлипкую дверь. На пороге стояла Зинаида, уборщица из ДК, невыспавшаяся, с неприятным, помятым лицом и полиэтиленовым пакетом в руках. В пакете лежало что-то объемное. Как если бы там несли кочан капусты.
Точно! Отмена занятий, подумал Яков Фомич, послали вот уборщицу предупредить.
— Здравствуйте, — поздоровался он. — Не придут пионеры? Опять не придут?
— Чего? — грубо переспросила Зинаида и потянула носом воздух, идущий из квартиры.
Яков Фомич извинился и предложил зайти. Искренне надеясь, что Зинаида откажется. Был он от природы человек деликатный и вежливый. Чего и от других ждал.
Но Зинаида зашла.
— Чаю не желаете? — спросил вежливый Яков Фомич.
Гостья желала. Она, оставив в прихожей задрипанное пальтишко и калоши, по-свойски прошла на кухню. Там уселась на табурет, руки сложила на коленях, но с пакетом так и не рассталась.
Яков Фомич разлил жиденькую заварку по пузатым кружкам, добавил кипятку, подвинул к непрошенной гостье сахарницу, а сам полез в буфет за сушками.
— Ну, — сказала Зинаида и закашлялась.
Яков Фомич обернулся, его вдруг охватило раздражение, до этого совсем ему не свойственное.
— Что, простите, — сказал он.
Зинаида пнула ногой по пакету и стала надувать, вытягивать в трубочку губы, словно собирая во рту нужные слова.
— Вы это… Яков Фомич, — начала она и замолчала. Потом отчетливо хмыкнула да так, что стекла в окне задребезжали и снова пнула пакет. — Яков Фомич, этого… ну… занимаешься всякой стариной. Знаешь там всякое, да?
— Вы принесли что-то показать? — ткнул пальцем на пакет Яков Фомич. Такое не раз бывало, что ему опытному краеведу люди несли найденное в старых родительских домах. Потом уходили разочарованные, когда выяснялось, что ценности эти предметв никакой не представляет. А вот музей с удовольствием примет в дар. Что только ему не несли! Один принес позеленевшего мрамора голову Государя императора, а монет да каких-нибудь ржавых утюгов без счета.
Зинаида с ужасом проследила за направленным на пакет пальцем, а потом сделала странное движение то ли перекрестится хотела, то ли воздух около рта схватить.
— Тут сто лет назад бабу одну убили, — сказала Зинаида. — В ночлежке на Стремоусовской. Громкое должно было быть дело. Ни крови, ни головы.
Тут пришла пора Яков Фомича удивляться. А вот не был бы так удивлен, то непременно бы заметил одну странность, что и голос у Зинаиды изменился, и речь гладкая без «того-самого», и слова эти она произнесла, не раскрывая рта.
— Вот уж не знал, Зинаида, что вы такими подробностями владеете. Действительно, был такой случай. И надо сказать, случай этот подробнейшим образом описан в записках местного следователя. Господина Миловидова. Вы не представляете себе, графоман он редкостный, но между тем, его записки — это прямо Клондайк, золотые прииски, в которых тщательным, хотя и несколько сумбурно, и даже в чем-то пафосно живописуются быт и срез мнений некоторой… хм… просвещенной, если так можно сказать, части нашего горо…
— Ближе к делу, дядя. Чего там про убийство бабы?
В этот раз Яков Фомич заметил, что слова прозвучали как-то сами по себе. Рот Зинаиды в этот момент был набит сушками под завязку. Он остановился — уж не показалось ли ему. Зинаида кивнула.
— Так вот, — немного сбитый с толку продолжил Яков Фомич. — Надо сказать, что… Убийство… Да… Собственно убийство… Этот случай, ну мне так, кажется, все-таки господином Миловидовым выдуман. Знаете, тогда в среде дворянства пошла волна увлечения романтизмом, и в некотором смысле, готическим романом. Шекли, Байроны, Эдгары По. Ну вы знаете… Да. Вот тут господин Миловидов и предпринял попытку написать что-то в этом роде… На наших… материях.
Зинаида послушно хрумкала сушками и швыркала горячим чаем. Якову Фомичу показалось, что пакет шевелится. Он мотнул головой.
— Да… Кажется… Ну и собственно. У него фигурирует труп, ослепительной, как он пишет красоты, без головы и крови, который будучи помещен в погреб, собственно, там…
В пакете опять что-то шевельнулось. Может у нее там котенок, подумал Яков Фомич. Стало ему вдруг грустно и тоскливо. Надо бы ее как-то выгнать с кухни и из дома.
— И чего? — спросила Зинаида, набрав перед этим полный рот чая.
Яков Фомич сглотнул.
— Кажется… там сарай сгорел потом…
— Кажется — так креститься надо! — отчетливо и раздраженно сказали из пакета.
Яков Фомич ойкнул.
— Зинка! Дура! Достань меня!
Зинаида утерла взопревшее лицо и губы в крошках, вынула из пакета человеческую голову и водрузила ее прям на кухонную скатерть. Черные волосы змейками растеклись по столешнице.
— А ну-ка, в глаза мне смотри! — сказала голова.
Яков Фомич послушно посмотрел. Он был вежливый и деликатный человек.
4.
Небо было аховое. Красные лучи разорвали, разметали предзакатные облака и теперь расползлись по ноябрьской синеве словно какие-нибудь щупальца.
Лиза Миловидова и ахнула. А потом еще раз ахнула, когда, выйдя за калитку так и задрав голову, налетела на Якова Фомича. Тот в ответ охнул и схватился за живот.
— Ой, больно? — спросила Лиза.
— Нет, — сдавленно произнес краевед.
Лиза, вежливо помолчав сколько положена, сделала попытку обогнуть массивную фигуру Яков Фомича. Она торопилась. В местном клубе сегодня происходило волшебство. Да! Иначе, как волшебством Лиза это назвать не могла. В их дурацком Богом забытом клубе будет играть настоящая рок-группа.
В сентябре, в соседнем колхозе на картошке были городские студенты. Сама Лиза пару раз пробовала поступить. Сначала в театральный, а потом в юридический. Не очень успешно. Вернее, совсем безуспешно. Может именно поэтому к студентам ее неудержимо влекло. В один из вечеров, под теплый спирт, разбавленный клубничным вареньем Лиза и влюбилась.
Влюбилась в этот хрипловатый, магнетический голос. Голос не пел, а словно вел за собой. По лунному свету блуждаю, посвистывая, но только оглядываться мы не должны. Лиза в тот момент так охренела, что позволила студенческим суетливым рукам расстегнуть лифчик. На свет явились ее чудесные аппетитные маленькие грудки,