— Ну, зачем же переодеваться и укладывать заново. Можно ведь потихоньку, осторожно…
— Осторожно, это вот так?
Теплые ладони шаловливо прошлись по ягодицам, юбка, будто сама собой, задралась до талии. Элли жарко выдохнула и приподнялась на коленях; снизу послышался звук расстегиваемой ширинки. Кружевная ткань трусиков отошла в сторону, а в самую чувствительную точку, вокруг которой все начало сочиться влагой еще во время "потирания" о джинсы, вжалась горячая бархатная головка.
— Ох… — сладкое дыхание пощекотало Рену висок.
Его. Горячая, готовая, обожаемая, самая сладкая женщина. Декстер до умопомрачения любил такие моменты, в которые он как никогда ясно ощущал их принадлежность друг другу. Жесткий мужчина и пушистый ангел — совершенно несовместимый на первый взгляд тандем, прекрасно существующий в реальности вопреки законам логики.
А когда эта пушистая кошка, не дожидаясь приглашения, начала медленно и нежно садиться на пульсирующий, налившийся до твердости стали член, Рен подумал, что окончательно помутится рассудком.
Только бы не причинить ей боли: такая хрупкая, такая прекрасная, а ему всегда хотелось завладеть ей без остатка — окружить, покорить, слиться. Каждый раз, занимаясь любовью с Элли, Рен чувствовал, что делает это не телами — душами.
Приоткрытые от наслаждения губы, закрытые глаза, подрагивающие ресницы и сжимающийся от наслаждения низ, жарко принимающий его в глубину. Сантиметр за сантиметром — томно, жадно, с нескрываемым наслаждением.
Она сводила его с ума, двигаясь вверх и вниз, а он боролся с желанием перехватить инициативу, подмять под себя, ускориться, воздать ей за неприкрытое дразнение, превращающего его — холодного обычно мужчину — в юного самца, готового на все, ради того, чтобы еще раз погрузиться в горячую глубину.
Вверх-вниз. Вверх-вниз. Скользкая, ненасытная, вбирающая его до самого основания. Рен обожал наблюдать за ней, обожал эту самую небольшую изящную грудь с очаровательными розовыми сосками, в которую влюбился еще тогда, когда впервые увидел ее, распахнув блузку на стройном теле в прибрежном бунгало.
Нимфа, не иначе…
Вниз и покачалась, поерзала, снова подразнила. Провела пальчиками по мошонке, легонько сжала ее, одновременно прикусив губами за шею.
Рен взревел. Перевернул, уложил, придавил сверху и принялась воздавать по полной. Глубже, сильнее, еще глубже. Ах, какая тесная, влажная, вкусная. Ну, что? Кто теперь здесь хозяин? Кто предупреждал, что дразнить опасно?
Еще. И еще. И еще.
Подернутые дымкой голубые глаза смотрели из-под ресниц с довольной хитринкой, губы улыбались той самой, наивно-развратной улыбкой, которую Рен так любил стирать с лица. Все еще улыбаешься? А если вот так?
Он вытащил пенис и потерся им о разбухшее чувствительное местечко — ладошки Элли судорожно сжались, глаза расширились, а во взгляд примешалась растерянность. Ага… действует? Еще бы… А теперь внутрь. И на полную длину… А теперь снова подразнить, как ты сама до этого. И снова нырнуть, вбить, вогнать, по-хозяйски заполнить все до миллиметра. Нравится?
Теперь она не улыбалась, а цеплялась за плечи, за запястья, царапала грудь, судорожно втягивая воздух.
Скоро, малыш. Скоро ты все получишь.
Он помедлил несколько секунд только перед самым концом, зная, что она находится на самой грани и уже не сможет удержаться: сорвется, полетит вниз, где он подхватит и удержит ее, успокоит; а затем стал брать так, что стер всякую неуверенность — моя женщина. Моя! Только моя!
Она стонала и хрипела под ним — моя, моя (еще раз: чья ты, Элли?), — а потом внезапно выгнулась дугой и закричала, а он упивался этим криком. Купался в нем, пропитывался, рычал от удовольствия, не забывая при этом утешать возлюбленную.
— Все-все, тихо, девочка… Все хорошо. Все уже хорошо…
Элли билась под ним, не сбавляя напора еще несколько секунд — влажные разгоряченные мышцы обхватывали его пенис с такой силой, что Рен не сдержался: зажал ее лицо в ладонях, прижался лбом ко лбу и излился внутрь вулканом, успев заметить, что на ее губах снова появилась довольная улыбка.
— Чертовка… — прохрипел он нежно после того, как смог начать говорить. — Еще раз полезешь этого ангела прикреплять, вообще гостей некому будет встречать.
Она засмеялась и обняла, зарылась пальцами в его волосах, притянула за шею и уткнулась носом.
— Люблю тебя.
Рен промолчал. В груди было тесно от чувств. Элли все увидит по лицу, всегда видела то, что нужно, когда ему не хватало слов. Лишь нежно погладил беспорядочно взъерошенные светлые волосы.
— Что? Придется укладку переделывать?
— Угу.
— Оно того стоило.
Она всегда находила правильные слова. Те, что трогали закрытые от других струны. Элли умела поддержать и успокоить самый бурный норов мягкостью. Рен, как никто другой, был способен оценить это.
— Никогда не уходи от меня.
— А от тебя возможно уйти? — теперь она открыто смеялась с любовью в глазах.
— Некоторые пытались. Ни у кого не вышло.
— Вот уж в чем я не сомневаюсь!
Рен, чувствуя привычно разлившееся в груди тепло, крепко обнял лежащую под ним женщину, глубоко вдохнул ее запах, закрыл глаза, пропитался им. Счастье есть, есть прямо здесь и сейчас. Несмотря на все его грехи, Бог послал в жизнь вторую половину, которую Декстер теперь бережно хранил, как зеницу ока.
* * *
Она опять ушла далеко. Слишком далеко.
Мимо плыли сплошь незнакомые дома незнакомого района. Тихо падал снег, во дворах ни души. Часто заборы были украшены огоньками и светящимися снежинками; на подоконниках стояли подсвечники, светились в глубине комнат экраны телевизоров, переливались гирляндами сквозь занавески новогодние елки. Красиво.
Меган остановилась у одного из заборов и с надеждой заглянула в незашторенное окно. Где-то в одном из домов — в этом районе или в каком-то другом — жил Он — светловолосый, красивый, спокойный… родной.
Чем он занят сейчас? Дома один? С друзьями? С любимой?
О последнем девушка в бордовой вязаной шапке и черном пуховичке старалась не думать. Осторожно ступая по тротуару (немного побаливала правая нога), она продолжала идти в неизвестном направлении.
До собственного дома отсюда не менее двух часов пешего хода. Машина сломалась еще несколько месяцев назад, починить не на что. Надо бы поворачивать назад. На душе тоскливо — зачем идти в пустую каморку? Сегодня праздник, люди стараются быть вместе, в теплых компаниях за праздничными столами. А она?
А что она… Обычная серая жизнь, затасканная и привычная, как старые носки.