Читать интересную книгу Жил человек - Николай Почивалин

- Я, Александра Петровна, приехал, прежде всего, извиниться перед вами. За то, что долго не отвечал.

- Ну, что вы, что вы! - она великодушно машет рукой. - Мы ж понимаем: заняты были. Главное - что приехали. Да вы раздевайтесь, пожалуйста, у нас тепло.

Директор оставляет нас одних, пообещав всяческое, необходимое для работы содействие - вплоть до предоставления отдельной комнаты. Мы сидим с Александрой Петровной друг против друга: она - в углу, за своим столом со стопками бумажных папок по краям, чернильницей "непроливашкой" посредине и прародителем нынешних ЭВМ - арифмометром под рукой; я - за вторым, пустым столом, застеленным газетой, у окна, за которым - синева да солнце... Александра Петровна рассказывает об Орлове, пользуясь в основном прилагательными - замечательный, чуткий, принципиальный; у меня эти обкатанные слова никакого представления не вызывают, для нее окп наполнены содержанием, и произносит она их. волпуясь. То изумленно, то горестно взлетят и опадут ее невидные редкие брови; то прильет к щекам кровь, на секунду помолодив открытое скуластенькое лицо, то отхлынет, еще резче обозначив косые складочки по краям пакраптенных губ; то вдруг удивительными черными лучами заиграют, засияют ее доверчивые глаза - такие внезапные превращения происходят разве что с прибрежной морской галькой, что сухо, не привлекая взгляда, шуршит под ногами, пока, накрытая волной, не полыхнет своей первозданной чистотой и блеском, Мелькает догадка: а ведь она любила Орлова. Знаю, какая это услужливая и обманчивая штука схема, и энергично начинаю раскручивать ее. Конечно же, любила - давно, тайно, тщательно скрывая любовь не только от других, но и от себя самой.

И любит до сих пор: в ее небогатой встречами жизни эта потайная любовь была и остается главным духовным событием. Замуж вышла рано, без особой привязанности, за надежного работящего человека, верна ему, родила ему двух-трех детей, в которых души не чает, а это - отдельное, особое. То, что она замужем, ясно по золотому кольцу на правой руке - тонкому, от времени потускневшему.

- Александра Петровна, а семья у Орлова осталась?

- Ну, как же - жена и дочь, Мария Егоровна и Оля. - В голосе Александры Петровны разве что прибывает теплоты, участия. - Уехали недавно на ее родину.

Трудно им тут было. Каждый знает, каждый сочувствует.

Добром ведь тоже нсказнить можно.

Как и следовало ожидать, схема не выдерживает даже простейшего испытания, рассыпается. И тут же - теперь моим вниманием завладевает это узкое, потускневшее колечко - набрасываю новую: очень уж в одно ложатся, складываются наблюдения. Семья Александры Петровны живет скромно, внатяжку, как говорят. Кольцо - вероятно свадебное - единственное украшение, не считая, конечно, овальной, давно вышедшей из моды "звездочки", которой моя родная Пенза щедро утолила когда-то часовой голод послевоенной России. Продолжая рассказывать, Александра Петровна подпирает подбородок рукой - желтая простого трикотажа кофта на локте аккуратно заштопана. На пальто у нее - видел, когда раздевался, - воротник из раскурчавпвшегося побитого каракуля. Малость слукавив, спрашиваю, какой в детдоме штат, потом - какие у работников ставки.

- Очень скромные. Те, кто ставки ищут, к нам не пойдут. - На секунду черные доверчивые глаза Александры Петровны становятся строгими и опять начинают излучать свое удивительное теплое сияние. - Ладно - вам можно, вам, наверно, интересно будет. Зарплата у Сергея Николаевича была - знаете какая? Сто десять рублей. А работал: приходил утром, в начале седьмого - к подъему. Уходил не раньше одиннадцати - после отбоя.

Несправедливо ведь? Нет!

Александра Петровна энергично взмахивает каштановой головой, щеки ее негодующе розовеют.

- Поехала я в облоно с отчетом. Это - года за два до его смерти. Да точно. Отчиталась, и прямиком к заму.

Это что ж, мол, получается? Человек за троих ворочает, с утра до ночи на работе, а получать - как все?

Разве это порядок? А зам, оказывается, тоже считает: непорядок. "У нас, говорит, почти все директора доплату получают, за переработку. Как воспитатели. Вашему, говорит. Сергею Николаевичу в первую очередь надо бы, так вы сами виноваты: забыли, что под лежачий камень вода не течет. Приедете - напишите мне бумагу, прямо с этой зарплаты начислять можете". И что ж вы думаете? - спрашивает Александра Петровна с радостным удивлением, заодно приглашая подивиться и меня, собеседника. - Никаких бумаг Сергей Николаевич писать не разрешил!

Так свои сто десять рублей до конца и получал.

Я ничего не записываю, но знаю, что историю с зарплатой, как и рассказ нынешнего директора о спортзале, запомню: и то и другое сообщают о человеке куда больше, чем всякие общие, даже самые высокие слова. Запомню на всякий случай, по привычке запоминать всякие житейские детали, которые не придумаешь и которые и есть насущный хлеб литератора; и станут они лежать в твоей памятной копилке - до поры до времени, пока для чего-то не понадобятся, как, впрочем, могут остаться и никогда не востребованными...

- А Евгению Александровичу повышенную ставку сразу установили, помолчав, сообщает Александра Петровна. - И правильно, конечно. Говорят, нам тоже скоро прибавят. У нас ведь тут ни премий, ни прогрессивок ничего. А за душевность, за то, что люди сердце тут оставляют, - за это пока надбавок не положено.

В бухгалтерию, тяжело, астматически дыша, входит высокая старуха в темной поверх повязанной шали, в черном, старомодном - салопе, что ли, его называют, и в валенках с галошами.

- Сашенька, заверь мне справку, - отдуваясь, просит она. - Фу, совсем задохнулась!

Не успеваю подняться, чтобы уступить место, как Александра Петровна, выскочив из-за стола, уже пододвигает посетительнице свободный стул, выговаривает:

- Софья Маркеловна, да зачем же вы сами - ребята бы принесли. Ах вы неугомонная!

- Ну вот еще, ноги-то ходят... Отдышусь - не впервой...

Старуха грузно садится, развязывая узел шали, отки"

дывая ее на плечи, - и перед нами оказывается настоящая красавица. Да, да - из тех немногих, кого красит любой возраст и даже, по-своему, старость. Пышная грива коротко остриженных серебряных волос, будто пронизанных светом, сиянием, разлетистые, седые же брови, под которыми зорко голубеют прекрасные иконописные глаза, прямой небольшой нос с бледными, тонко очерченными ноздрями и маленькие бескровные, почти серые губы, непонятно как сохранившие нежный девичий рисунок. Какой же, вероятно, она была в молодости!

- Софья Маркеловна, а у нас гость, - кивает на меня Александра Петровна.

- Да ну! - Старушка немного отдышалась, бурые, от усилий, пятна на щеках бледнеют, она взглядывает живо и одобрительно. - А я, голубчик, в составлении письма к вам тоже участвовала. Надо о таком человеке написать, грех не написать!

- Не знаю, Софья Маркеловна...

- Конечно, не знаете, - она согласно наклоняет свою пышную серебряную корону. - Зато узнаете - поймете, что за человек! Уж если о нем не написать, тогда ж о ком писать-то? Ты бы, Сашенька, альбом наш исторический показала бы. С чего начинали. Посмотрите - не пожалеете. Хотя на вид и неказистый.

- Ой, а я и запамятовала, растерялась, - ахает Александра Петровна, проворно подбегает к шкафу и распахивает его. - Вот, пожалуйста.

Обыкновенный продолговатый альбом, довольно увесистый - от вклеенных в него фотографий, заполнен разными, одинаково старательными ребячьими почерками.

Прикидываю, что все равно придется, очевидно, заночевать в Загорове и вечером можно будет полистать; в конце концов, и это ни к чему еще не обязывает...

- Софья Маркеловна у нас сама живая история, - с уважительной гордостью сообщает Александра Петровна. - С первого дня в детдоме, музыку вела. И с Сергеем Николаевичем - с тех пор, как пришел сюда.

Выходит, подсчитываю мысленно, что Софья Маркеловна проработала в детском доме пятьдесят два - пятьдесят три года, ого! Перехватив почтительный взгляд, она подтверждает:

- Да, да, голубчик: месяц назад восемьдесят стукнуло. - И медленно, сокрушенно поводит головой. - Бывает же такое несоответствие! Один уходит в самом расцвете сил - ему и шестидесяти не было. А я, старая колода, живу. Демонстрируя пример ненужного долголетия.

- Софья Маркеловна, да как вы так можете! - негодует Александра Петровна. - Вам только жить, только отдыхать!

- Живу, куда денешься, - усмешливо и мудро говорит Софья Маркеловна и адресуется ко мне: - Насчет живой истории - тут, голубчик, Сашенька права. Пыхчу, как трактор - что правда, то правда. А помнить - все помню. Память у меня лет эдак на пятьдесят меня же и моложе. Так что если охота припадет - милостиво прошу ко мне. Я вам весь этот альбом прокомментирую.

- Неловко как-то, Софья Маркеловна, стеснять вас, - колеблюсь, но и не отказываюсь я. Старушка мне очень нравится, потолковать с ней, независимо от всего, конечно, интересно.