Читать интересную книгу Желтый дом. Том 1 - Александр Зиновьев

Я надеюсь, у вас хватит ума не спросить, почему мы начертали именно то самое русское слово из трех букв. Вы и сами знаете, что это — единственное исконно русское слово, а остальные все слова русского языка («революция», «социализм», «коммунизм», «диктатура», «гегемония», «партия»...) заимствованы у иностранцев. И эффект от других слов был бы не тот. В первые же дни нашего пребывания в авиационной школе кто-то написал на двери караульного помещения слова «Пеньтюхов дурак». Так их даже не удосужились стереть, хотя Пеньтюхов был начальником материально-технической службы.

На что мы в тот раз спорили? На обеденную пайку черного хлеба. На двести граммов липкой массы, называемой почему-то хлебом. Из-за такого пустяка, скажете вы, идти на смертельный риск?! Вот именно! Романтика и состоит в том, чтобы подвергаться смертельному риску ни за что. Потому-то сталинские времена и были у нас романтическими в самом высоком смысле этого слова.

Есть и другой, более слабый вариант романтики: иметь много без всякого риска. Приведу пример романтики второго типа (иметь все без риска). Однажды во время бомбежки мы с приятелем (с тем самым, с которым ходили в разведку) забрались на кухню. Все прочие в это время прятались в бомбоубежищах — в глубоких щелях, вырытых в лесу вдалеке от казарм и столовой. Риска для нас не было никакого, поскольку немцы старались разбомбить прежде всего здание столовой (самое большое в городке) и потому попадали куда угодно, только не в столовую. Мы с приятелем буквально буйствовали от обжорства. Мы чувствовали себя как молодые книжные гусары перед первым боем или как молодые (и тоже, конечно, книжные) княжны перед первым боем. И я тогда впервые осознал, насколько правдивой была наша классическая русская литература. Не то что нынешняя.

Но не подумайте, что сытость, как таковая, была причиной романтического настроения. Я потом много раз наедался досыта без малейшего намека на романтику и обычно впадал в нее на голодный желудок. В этом пункте я полностью солидаризировался с Митрофаном Лукичом, который в установочном докладе «Зримые черты» красной нитью и черным по белому сформулировал тезис, согласно которому при коммунизме все будут романтиками. Я хотел было съехидничать по сему поводу, но осекся. Голос Митрофана Лукича в этот момент зазвучал так победоносно-торжественно, что задребезжали стекла во всем здании гуманитарных институтов Академии наук. Ммм-ы-ы-ы, гремел Митрофан Лукич, стрррроим комм-мму-нннизм не для того, чтобы нажраться!!! Нажраться и свиньи могут! Мы стрроим его для того, чтобы!!!

Для того, чтобы! Именно эти замечательные слова (а не бредни насчет «каждому — по потребностям») следовало бы написать на знамени победоносного коммунизма. Такой коммунизм у нас уже был, есть и будет. Таким мы его полюбили и не хотим никакого другого. Почему? Да потому, что это — сплошная и всеобщая романтика.

Предостережение

И все-таки не торопитесь с выводами. В нашей жизни все перепутано, искажено и перевернуто так, что часто не знаешь, что делать — плакать или смеяться. И потому мы изобрели смех сквозь слезы и рыдающий хохот. Когда мы, грязные и измученные, вернулись из той злополучной разведки, ребята покатывались со смеху, хотя печать скорой смерти уже отметила их пепельно-серые лица. Мы построились. Самозваный командир (его потом за это расстреляли) скомандовал: «С места песню! Шагом марш!» И мы рванули «Перепетую» со всем полагающимся к ней набором припевов: «соловей, соловей, пташечка», «Лиза, Лиза, Лизавета», «цыкал, цыкал, мотоцикл», «нашел тебя я 6осую» и т.д. А про себя я тогда шептал:

Прислушайся! Песня лихая звучит.Хоть немы бойцы, запевала молчит.В грязи по колено усталые ноги.Не видно конца их унылой дороги.

Не надейся, не жди, моя дорогая.У меня есть теперь навеки другая.Не забава-краса, а тоска-забота:По дороге шагать до седьмого пота.

Куда эти бравые парни спешат?Ты слышишь, команда звучит: шире шаг!Взвод, подтянися! И не отставай!Голову выше! Дружней подпевай!

Подтяни ремешок, потерпи немножко.Нам теперь ни к чему тухлая картошка.Нам теперь ни к чему грусть родного края.Приютит нас навек мать-земля сырая.

Им в небе не слышны архангелов трубы.Им знать не дано, что они уже трупы.Им вечно по грязной дороге шагатьИ песни без слов и без звуков слагать.Вот и песне капут, запевале крышка.До скончанья веков будет передышка.

Часть первая. Пропедевтика

Краткий очерк диалектики

Раздвоение единого есть бедро диалектики — так по десять раз на дню вещает ведущий кретин нашего института доктор философских лженаук Барабанов. Институтские остряки (талантливая и философски грамотная молодежь) по сему поводу хихикают. Во-первых, перемигиваются они, эту мысль до Барабанова высказывали сами классики. А во-вторых, классики были не такие уж невежды: они говорили «ребро», а не «бедро». Но мне лично «бедро» больше нравится. Ассоциации приятные вызывает. К тому же я великодушен. Я знаю, что Барабанов был спущен к нам в институт с высокого партийного поста, до которого дорос после окончания Высшей партийной школы, и на вершины философской мысли карабкался совершенно самостоятельно. Дело, однако, не в этом, а в том, что Барабанов и классики совершенно правы. Взгляните, например, на наш сектор. За что ни возьмешься, повсюду видишь раздвоение. Вот — старший научный сотрудник Субботич. Самый интеллигентный болван в институте (чем отличается болван от кретина, поясню в дальнейшем при случае). Тоже доктор философских лже­наук. Он наполовину русский и наполовину еврей. Причем еврей на более умную половину, которая находится ниже пояса, а русский — на более глупую, холуйскую и подлую, которая находится выше пояса. А русская половина у него сама раздвоена на татарскую и монгольскую. Совсем в ином плане раздвоен другой доктор философских лженаук (у нас в секторе большинство — доктора), ведущий параноик сектора Смирнящев, но все-таки и он раздвоен: он — полупсих и полужулик. Его правая рука Вадим Николаевич Сазонов раздвоен во многих планах сразу. Он — полуученый и полустукач. Как стукач он наполовину доброволец и наполовину по обязанности. А как ученый он наполовину компилятор и наполовину плагиатор. И в таком духе раздвоены все прочие.

Я тоже раздвоен, но уже совсем в другом аспекте (как выражается Барабанов): я ничего не могу делать без внутренней ожесточенной полемики с самим собой. Это довольно утомительно. И потому я стараюсь ничего не делать. Но чтобы уклониться от дела, надо опять-таки убедить себя в целесообразности этого уклонения, — то есть затеять ту же самую внутреннюю полемику. Так что я не могу и ничего не делать без нее.

— Кажется, — говорю я себе (к примеру), — пора бабу поиметь.

— Прекрасная идея, — соглашаюсь я с некоторой долей ехидства.

— Но с кем сегодня лучше? Пригласить одну из «старух», выбрать одну из «кандидаток» или взять на улице?

«Старушки» — это женщины, с которыми я время от времени общаюсь уже несколько месяцев. «Кандидатки» — это женщины, с которыми я еще не имел дела, но уже подготовил для этого почву, и они при удобном случае готовы посетить меня или допустить меня в свою обитель. Что значит «взять на улице» — это и без пояснений очевидно. Хотя именно тут нужны обстоятельные пояснения, ибо требуется немалый опыт и серьезная теоретическая подготовка, чтобы суметь соблазнить даже самую завалящую российскую потаскуху. Один мой знакомый за пять лет так и не смог научиться брать женщину на улице, отхватив за это время пару сотен оплеух.

— Только не на улице! Погода дрянь. И рискованно. Расширение культурных связей с Западом имело ближайшим следствием распространение венерических болезней.

— Разве негры и арабы — Запад?

— Для нас даже китайцы — Запад.

— В таком случае выбери из «кандидаток».

— «Кандидатку» так просто не позовешь. Нужны комплименты, выпивка, закуска. Встречать надо. И провожать. Может быть, даже на такси потратиться. «Кандидатки» с первого раза не сдаются, ломаются. Мол, они не такие, как все. А порой и виды имеют. И совершенно безграмотны в делах любви. Их всему надо обучать с азов. И педагог ты неважный.

— Значит, из «старух»? Где моя «постельная книга»? Кого именно?

— Ты забыл, что ее порвала одна из твоих «старух»?! Сначала она грозилась снести ее в партийное бюро и пыталась шантажировать тебя, требуя жениться на себе.

— Вот сволочь! Ладно, давай припомним что-нибудь поприличнее.

— Я бы на твоем месте не торопился. «Старухи» надоели. Их пора обновить. Тем более «кандидатки» начинают разбегаться. Не могут же они ждать вечно!! Сейчас «старухи» наверняка либо с мужьями дома сидят, либо у других гавриков вроде тебя душу отводят. А если какая из них свободна, она принесет с собой свои истерические проблемы. Займись лучше соседкой.