Читать интересную книгу Желтый дом. Том 1 - Александр Зиновьев

Не по отдельности, а вместе со всеми. Другими словами,

Мы идем боевыми рядами.Свет и счастье нас ждет впереди.

Физически я представляю себе это «мы» так. Это — колоссальное множество частиц, способных к самодвижению, но имеющих все источники энергии не в себе, а в окружающих частицах. Неразрешимый парадокс: ни одна частица не содержит в себе источника энергии, но каждая из них получает этот источник от других. Решите этот парадокс, и вы со временем, может быть, поймете тайну «мы». Ведущий кретин нашего института Барабанов сказал, что никакого парадокса тут нет, а есть лишь диалектическое противоречие, которое разрешается по формуле:

Мы чувствуем локоть друг друга.

...А что, если истина глаголет устами кретина?!

Запад и Бог

Я не люблю смотреть западные журналы и фильмы, слушать их передачи и рассказы наших людей о западной жизни. Я вовсе не считаю все это ложью или приукрашиванием. Я даже допускаю, что правды во всем этом гораздо больше, чем думают самые ярые западники. Дело не в этом. Когда я начинаю влезать в информацию о западной жизни, у меня начинает сразу же возникать такое состояние, будто где-то есть прекрасная райская жизнь, и я насильно лишен ее благ. Я не был в тюрьме и в концлагере. Но должно быть, такое состояние бывает у заключенных, когда им рассказывают самые обычные вещи об обычной жизни на воле. Бывает, говорит Он. Я ведь через это прошел. И должен тебе сказать, что весь мир есть концлагерь для таких, как мы. Есть только различия в уровнях или категориях режима. Для нас с тобой и Запад будет концлагерем, только более мягкого режима, чем тут. Как специалист-философ я тебе должен сказать, что количественные изменения переходят в качественные, говорю я. И у нас все-таки предпочтительнее сидеть тут «на свободе», а не в настоящем лагере. А отличия Запада от нас, какими бы они ни были ничтожными, достаточны для принципиального отличия всего их строя жизни от нашего. В обывательском плане — да, говорит Он, а в духовном — нет. Обыватели везде образуют основу общества, говорю я. Общества различаются, в конце концов, по типам и уровням обывательщины. И по типам страданий, говорит Он. Чем же наши страдания лучше западных? — спрашиваю я. Последствиями, говорит Он. Последствием их страданий будет коммунизм. Последствиями наших будет Бог. Э, брат, куда тебя понесло, говорю я. А сейчас многих несет туда, говорит Он. Когда люди теряют всякую надежду на земле, они изобретают Небо. Ты говоришь как настоящий марксист, говорю я. По форме, говорит Он, но не по сути. Бог — это не от невежества и стремления оглуплять, а совсем от другого. Это очень серьезно. Жаль, ты слишком легкомысленно относишься к этому. Я к этому равнодушен, говорю я. А к чему ты не равнодушен, восклицает Он. К плодам, тараканам, крысам и идеологическим работникам, говорю я. Я их боюсь и ненавижу. Но ведь и я в некотором роде идеологический работник, говорит Он. Ты — другое дело, говорю я. Ты не с Ними, а со мной. А если я от Бога, говорит Он. Я в это все равно не поверю, говорю я, но мне будет очень приятно, если ты на самом деле от Бога. А знаешь, что сказал академик Канарейкин на эту тему? Мы, сказал он, не допустим никакого Бога! Вот так! И знаешь, Они его, пожалуй, на самом деле не допустят.

Он

Он — это моя величайшая тайна. Я с ним часто встречаюсь, беседую, спорю. Ему я рассказываю обо всех своих делах и выслушиваю Его замечания и советы. Мне даже и говорить-то не приходится, ибо Он обо всем догадывается сам. Встречаюсь я с Ним в самое неожиданное время и в самых неожиданных местах. Прохожу я, например, по Лубянке мимо самого главного здания Самого Гнусного Учреждения (СГУ) страны, а Он тут как тут. Все-таки крепкий мужик был этот Железный Феликс, думал я, глядя на бронзовую статую Дзержинского в центре площади. Иллюзия, говорит Он. Надо различать подлинно человеческую волю и волю кажущуюся, скотскую. Подлинная воля не сопряжена с насилием, кажущаяся опирается на насилие и воплощается в нем. Меня в свое время месяц продержали в карцере и не давали спать, заставляя подписать нужные им показания. Я не выдержал, конечно, и сам не помню, не понимаю, как подписал. Моего следователя орденом наградили за то, что он проявил волю. А меня осудили за малодушие. Поверь мне, все Они, и этот Железный Мудак (извини за грубость) в первую очередь, были полными ничтожествами. Их история вынесла на поверхность, и Они начали выпендриваться. И свою ничтожность Они компенсировали ужасающими проявлениями ложной воли. Если бы ты знал, как мне хочется иногда дать Им по морде! Может быть, ты и прав, говорю я. Но ухитрились же Они своими именами засрать землю и историю. А это... Это ничего не значит, говорит Он. Это тоже признак Их мелкости. Не обращай на Них внимания, игнорируй Их. Их надо наказывать не порицанием, а игнорированием. Для бандитов высшая похвала — ругать их за зверства. Не думай о Них, и Они станут малюсенькими, какими Они и были на самом деле. Знаешь, что больше всего бесило моего следователя? Он насиловал меня от имени Истории, а я... Я пытаюсь о Них не думать, говорю я, но Они все время лезут в голову. Такое ощущение, будто Они все время со мною и нет никакой возможности от Них избавиться. Понимаю, говорит Он. Меня самого Они измучили. Я ведь только советы давать мастак. А зачем тебя понесло на эту Лубянку? Так я же тут рядышком живу, говорю я. Я же вырос под сенью этого здания. Из окон школы видел его постоянно. В университет ходил мимо него. Можно было бы ходить другими путями. Но что поделаешь, привык. И этот путь короче. И безопаснее, как это ни странно.

Идеология

Наше общество идеологическое, говорит Учитель. Западное же общество является нравственно-правовым. Прошу понять меня правильно. Дело не в том тут, что где-то большую или меньшую роль играет идеология, право, мораль. Думать так — плоско и пошло. В обществе могут иметь место насилия и беззакония и может процветать разврат, но общество по типу может оставаться нравственно-правовым. В обществе может процветать идеологический цинизм, но общество может оставаться идеологическим. Я имею в виду некие формальные механизмы организации общества. Это — во-первых. А во-вторых, идеология нашего общества имеет сложную структуру. Так, я различаю официальную идеологию и практическую, основную и производную, универсальную и конкретную. В фактической идеологии это все перемешано. При изучении нашей идеологии надо отказаться от привычных способов мышления. Что я имею в виду? Ее надо рассматривать не как некое «учение», не как некую совокупность текстов (сочинений классиков, сочинений последователей и профессиональных идеологов, речей вождей и постановлений партии и т.п.), а как некий практически действующий аппарат идеологической организации населения, лишь отчасти не всегда адекватно представляемый «учением». Надо смотреть на идеологию с точки зрения определенных правил поведения людей в обществе. С этой точки зрения идеология не есть ложь и орудие оболванивания людей. Это — серьезный фактор их повседневной реальной жизни.

Верно, говорит Учитель (в ответ на мое возражение), идеология встречается во всяком обществе, как и право и мораль. Товарно-денежные отношения встречались в различных обществах на заре истории, но это не дает оснований считать их капиталистическими. Капиталистическим мы называем такое общество, в котором они приобретают доминирующее влияние и становятся всеобщими. Так обстоит дело и с идеологией. Нужны особые условия, чтобы общество стало идеологическим, чтобы идеологические отношения людей приобрели доминирующее влияние на весь строй жизни общества. Это впервые в истории осуществилось у нас в масштабах, влияющих на судьбы всего человечества. Одно из упомянутых условий — сам тип нашей идеологии и его адекватность социальному строю общества. И давай оставим хотя бы на время наши насмешки над марксизмом-ленинизмом. Обдумаем некоторые его аспекты серьезно. Не для открытий, конечно. А для себя. Как говорится, смеха ради.

Я соглашаюсь, конечно. Но не потому, что я с этим согласен (я как раз не согласен), а потому, что меня подавляет авторитет Учителя. Он намного старше меня, пьет вдвое чаще и выпивает каждый раз вдвое больше — он СНС. И спорить с ним бессмысленно, ибо он все равно переговорит. И ко всему прочему, я люблю его слушать.

Они

«Они» — выражение очень емкое по смыслу. Оно аналогично русскому мату и в зависимости от ситуации может выражать многое. В общем слово «Они» обозначает всю ту совокупность лиц, от которых ты зависишь в своей жизненной судьбе или в данной конкретной ситуации. Это — нечто противостоящее тебе в качестве неподвластной тебе силы, которая способна причинить тебе любую пакость. Причем силы эти имеют чисто социальную природу. Это — своеобразная форма персонификации безликих общественных сил, оказывающих на тебя давление в каждом шаге твоей жалкой жизненной линии. Явление это поразительное. Вдумайтесь: персонификация обезличенного! Если даже Они — вполне определенные лица, чтобы стать для тебя «Они», Они должны быть сначала обезличены и затем уж наделены особой формой личностного начала. Тем самым мы непроизвольно осуществляем абстракцию, то есть выделяем в поведении людей нечто не зависящее от их индивидуальности, и одновременно конкретизацию, то есть воспринимаем абстрагированное как некое могущественное индивидуальное существо «Они».