Читать интересную книгу Зацветали яблони - Валентина Дорошенко

Так вот. В некотором царстве, в некотором государстве, жила-была собака. Она была красивая-прекрасивая…

Спи, малыш, спи…

А потом изучу испанский

— Ма, где мой циркуль? Ты слышишь? Ну где, где мой циркуль?

Конечно, не слышит. Болтает по телефону. А дверь закрыта, значит, с ним. Очень хорошо. Просто замечательно! У нее есть Он. Пять с плюсом. И что же она ему спешит сообщить?

— Нет, сегодня не смогу… никак… не получается…

А что у тебя получается? Что ты вообще смогла в этой жизни?

Врываюсь на кухню, начинаю греметь посудой, хлопать дверцами шкафов, ящиками. Потом заявляю: «Мне нужен телефон».

— Ну, пока, Оль. Тут Юльке телефон понадобился.

«Оль»! За дурочку меня принимает! Думает, не понимаю, что следует читать «Олег». Маленькой меня считает!

— Пока! До завтра… — и торопливо вешает трубку. И немедленно начинает суетиться на кухне, изображает категорическую занятость и озабоченность. А в глаза не глядит. Значит, правильно: никакая не «Оля». Значит, Олег.

— Что тебе сегодня на третье приготовить, доченька? Компот или кисель? — спрашивает так ласково, так заботливо, будто это единственная цель всего ее существования — приготовить мне третье.

— Чай, — отвечаю коротко и ухожу из кухни.

За спиной раздается оглушительный треск, она сваливает в мойку ложки и вилки, не мытые с завтрака. Намек и укор: могла бы, мол, хоть в воскресенье помочь матери.

Иду в свою комнату, врубаю магнитофон.

Мама любит свою дочь,Папа любит свою дочь… —

уверяет меня приятный баритон, сопровождаемый шипением некачественной пленки в моей «Астре». В нашем классе у всех исключительно «Соники» да «Панасоники». А Нонка Чачанашвили, или Чача, как-то принесла на один из наших «огоньков» серебристо-белый стерео с двумя кассетами. Балдеж! Последний писк! Только у меня и у Вовки Беликова «Астра». Вовкина мать тоже не может разориться на что-нибудь более современное.

Не катайся на тонком льду, детка!Не катай-айся!.. Не ходи… —

предупреждает меня тот же баритон. «Ладно, не пойду», — обещаю ему и перекручиваю пленку вперед, уж больно заунывно увещевает. Учит, предупреждает. Все считают своим долгом меня чему-то учить, от чего-то предостерегать. Ребенком считают. «Какой у вас очаровательный ребенок!» — воркуют мамины знакомые. На что я отвечаю: «Не правда ли, я прелесть?» И они замолкают.

А Сан Саныч из АПУ, который раньше вместе с матерью в одной группе работал, вообще пополам сложился, когда на очередное «детка, угостись шоколадкой» я ему ответила: «Ненавижу шоколад. И вообще на Востоке „детки“ моего возраста уже своих деток имеют. Литературу читать надо!»

Ой-ой-ой, беби, не ходи, беби!..

Опять двадцать пять! Тоже мне — модерновые ансамбли! Перекрутила пленку еще дальше.

Беги, беги скорее! Беги, беги, как черт!

Это уже лучше. Темп что надо! Ритм и темп! Скорость, скорость. «Больше скорость — меньше ям». Раз, два… Блеск песенка. Полный отпад! И эта тоже ничего:

…Вот ты идешь, вся длинноногая, длинноволосая.И все оглядываются на тебя…

И на меня тоже все оглядываются. Не только в школе, внимание наших желторотиков мне даже не льстит. А вот в большом мире — в метро, на рынке или в магазине… Смех берет, когда какой-нибудь взрослый верзила ни с того ни с сего вдруг споткнется на ровном месте и замрет, словно по команде: «Руки вверх и ни с места! Стреляю без предупреждения!» — и лицо станет глупым-преглупым.

Все говорят, что я выгляжу старше своих четырнадцати. «Развита не по годам». Это потому, что я занимаюсь спортом. И читаю много: ничто так не развивает, как чтение художественной литературы. И не какие-нибудь там программные песни о Соколах-Буревестниках, а, скажем, «Универмаг», «Змеелов», «Челюсти». И газеты читаю. Потому что человек без знания текущих событий все равно что слон без хобота. Или кот без усов.

Беги, беги, как черт!..

— На-ка, выпей, — входит в комнату мать и протягивает стакан с гранатовым соком. На ее ладонях багровые потеки: чтобы сберечь витамины, мать выдавливает гранат руками, через марлю, а косточки потом еще сама долго обсасывает.

— Поставь, выпью потом. Лучше скажи, в чем мне сегодня идти в секцию? Опять в этой дешевке? Джинсы называются!

— Чем они тебя не устраивают? Хорошие, модные джинсы.

— Модные?! Кто тебе сказал? Ты приди в наш класс. Я тебе покажу, что такое модные.

Джинсы, по правде говоря, мне не очень нужны, плевала я на моду. Но мне нужно, чтобы Ширя-штык не очень из себя воображала.

— Мы же тебе только что пальто купили. Сама понимаешь…

— Понимаю…

Мне вдруг стало жалко мать: стоит у двери с этой жалкой каплей витаминов, с перепачканными руками и оправдывается, как опоздавшая на урок школьница. Если разобраться, разве она виновата, что у нее такая маленькая зарплата? Она честно иссушала свои мозги целых пятнадцать лет: десять в школе и пять в институте. В результате — диплом инженера и сто десять рэ в месяц. Потом много раз и в течение многих лет повышалась: на всяких там курсах, в народных университетах. Заработала себе хронический гастрит, очки и прибавку на двадцать рэ. Всего 130 с какими-то там подачками в виде премий, прогрессивок, если проект идет по графику. Абзац! Полный вперед!

Нет, я не такая дура, я пойду на загранку. Добьюсь! Английский я уже лучше нашего тичера знаю, сейчас вот французский начала, а через годик займусь испанским или итальянским. Буду, как Чачина мать, привозить серебристо-белые стерео и одевать свою дочь в самые модерновые джинсы. Или сына. Но не так, чтобы всю жизнь на мелочах экономить, а в конце каждого месяца копейки по карманам собирать. И жалко оправдываться перед дочерью, что не можешь.

Но что-то мешало мне пожалеть мать до конца. Сама не понимаю что. Может, ее взгляд, обращенный не на меня, а куда-то через окно, на заснеженные деревья во дворе. Может, ее вид — слишком отрешенный, слишком далекий и от этой комнаты, и от моих джинсов, и даже от стакана с соком, который она держит в руке.

Все в ней — от волос, повязанных зеленой косынкой, до зеленых войлочных шлепанцев с истертыми напрочь задниками — излучало какую-то мягкость, умиротворенность. Словно она была всем довольна в этом мире: и зарплатой, и жизнью. «Из-за него, Олега», — вычислила с компьютерной точностью и сказала:

— Нечего было детей рожать, раз не можете их как следует одеть, — а про себя подумала: «И воспитать». — Таким родителям вообще нужно запретить иметь детей.

Мать отвела взгляд от деревьев, подняла на меня глаза. В них не было ни гнева, ни возмущения. Спокойно подошла к моему столу, поставила на него стакан, повернулась и направилась к двери. Плавно, неторопливо, словно во сне.

Для меня всегда было загадкой, почему мой отец, отчаянный гонщик, чемпион многих республиканских и союзных первенств, который больше всего на свете любил бешеную скорость и сам был сплошная скорость, выбрал себе в жены такую медленную в движениях и действиях жену. «Жена замедленного действия», — определила я, когда дверь за нею закрылась. Впрочем, она тут же открылась снова. Мать, наверно, решила, что непедагогично уходить, не сказав ни слова своей дурно воспитанной дочери. Советской школьнице к тому же. Ну-ну, давай повоспитывай.

— Почему у тебя такой мелкий замах, Юлька? Все только джинсы, джинсы… — спросила без всякого любопытства, все с тем же сонным видом. — Слишком низкий у тебя подскок, Юлька.

— А у тебя высокий? Ну валяй, порассуждай о высоком. Высокое сейчас в цене. Только все эти рассуждения сломанного карандаша не стоят!

Мать стояла и смотрела на меня во все глаза. В них появилось что-то похожее на испуг. И растерянность. Ну совсем как школьница, которая ждала, что ее похвалят, а вместо этого получила щелчок по носу.

Но боится она не меня, а того, что ей придется выйти из своего блаженно-сонного состояния и что-то предпринять.

— Что ты говоришь, Юлька?

— То, что есть на самом деле. Ты со своими идеалами многого добилась? Или можешь что-то изменить, на что-то повлиять в этой жизни? Ты ведь даже рощу не могла спасти. Тоже мне — главный инженер проекта!.. — Мать слушала очень внимательно, не перебивала. — «Проект по озеленению», так, кажется, называется? А вы чем занимаетесь? Вырубаете, так ведь? А потом снова насаживаете, «озеленяете», верно?

— Нет, неверно. — Она подняла руку к вырезу кофты, намотала на палец цепочку, единственная золотая вещь в нашем доме, свадебный подарок отца. — Не совсем верно, мы вырубаем только то, что мешает застройке.

— А роща? Кому она мешала? Стояла себе, распускала сережки каждую весну, а вы пришли и распорядились.