Повзрослевшее лицо, на котором ничего не отражалось. Это лицо не было спокойным или равнодушным – спокойствие само по себе есть определённое чувство, а равнодушие является отрицанием любого чувства. Нет ни скуки, ни печали. Все обычные эмоции, раньше так бурно проявляющиеся, стали поверхностными и быстротечными. Большую часть времени лицо Элвина было лицом мертвеца – даже не маской, ни один мастер не смог бы создать такую маску.
Своё рыхловатое тело он передвигал вразвалку, располагался где и как ему удобно – хоть головой вниз или по-обезьяньи раздвинув ноги. И всё же иногда он вздумывал принимать элегантные до вычурности позы, больше подходящие проститутке или чересчур светской даме.
То, что он никогда не проявлял агрессии по отношению к вещам – не ломал их в припадке злобы, не пинал, не бросал – мои бывшие друзья приписывали спасению от тлетворного влияния общества. Он никогда не подвергался насилию, не видел и не знает о нём, и так далее. Я замечал совсем другое в его поведении - Элвин всё же постигнул, что ни пол, ни потолок, ни целая комната со всем содержимым не является частью его самого. Предметы служили для удовлетворения сиюминутных нужд, книги – для непринуждённого развлечения. Он не был расстроен, когда мы что-то забирали из комнаты, и не испытывал и тени раскаяния, когда из-за его небрежного отношения или простой случайности что-то портилось.
Когда Элвин достиг одиннадцатилетия я, ещё не представляя своих дальнейших действий, собрал всех и объявил о завершении эксперимента.
- Мы достигли столь многого, что можем теперь официально представить миру плод нашего труда.
Я видел по их глазам, что они совсем ошарашены, но вполне меня поддерживают. «Нужные люди», ещё помнившие обхаживания Марлен, были вполне довольны как результатами, так и окончанием дорогостоящего финансирования.
Два дня ушли на подготовку, ещё неделя давалась на адаптацию Элвина к новому для него окружению – а то не дай бог, он выкинет что-то перед журналистами. Мальчик должен был стать сенсацией, а не провалом. Более-менее образованный, здоровый, симпатичный ребёнок никогда не соприкасавшийся с человеком.
И всё же он стал провалом, хотя широкая общественность так ничего и не узнала.
В тот день нас собралось пятеро – я, Шарлотта, Юджин, доктор Шоу и профессор Флиндерс. Могло быть в несколько раз больше, но все решили не пугать Элвина большим количеством людей. Потом они говорили, что сразу заметили мою подавленность, подверженность навязчивой идее и дезориентацию. Чушь. Я был нервозен и чувствовал тревогу, но на фоне всеобщей возбуждённости никак не выделялся.
И даже за секунду до открытия двери не подозревал о том, что сделаю через пару часов.
Элвин вышел неторопливо, шагая тяжело, но уверенно – как грузный мужчина в возрасте. На нём были только носки, трусы и джемпер – обувь и штаны не признавались в принципе. Длинноволосый, с блестящим от жира и пота лицом и с грязью под ногтями. Он остановился – плавно, не как от ошеломления или неуверенности, и сказал:
- Здравствуйте.
Это явно произвело впечатление на нашу группу – напряжение спало, люди заулыбались и занялись делом.
Шарлотта старалась держаться просто благожелательно, но периодически срывалась на сюсюканье и говорила с ним как с умственно отсталым малышом.
Юджин забыл все приготовленные речи и бегал с места на место надеясь, что на него не обратят внимание.
Доктор Шоу провёл беглый осмотр и дал заключение об удовлетворительном состоянии здоровья.
Профессор Флиндерс тихо стоял в углу и мечтал о той небольшой части лавров, которая перепадёт на его долю.
А Элвин, позволяя передавать себя с рук на руки как тряпичная кукла, оценивающе смотрел на нас.
И вот под действием этого взгляда я решился избавиться от Элвина.
Нет, не убить. Мне было неописуемо страшно даже прикоснуться к нему или находиться рядом. Но ещё ужасней была мысль о всех тех минутах, часах и днях, когда я буду неотрывно связан с ним – в газетных статьях и истории, перед глазами коллег. Он будет рядом – имеющий облик человека, но с невозможной для человека сутью. Это создание никогда не причинит мне зла, так как живёт по другим законам, и даже сам факт его существования можно перенести – но никак не близость.
Наверное, мой разум всё-таки помутился тогда.
Однако я хочу побыстрее закончить эту историю. Старики любят поговорить, вспомнить свою жизнь, и часто покрывают приторным слоем сентиментальности то, что надо забыть как страшный сон.
Я мягко потребовал возможность поговорить с Элвином наедине. Никто не возражал.
Мы зашли в небольшое помещение вроде кладовки, где хранились старые вещи Элвина и моё личное имущество – последние месяцы я практически ночевал на работе, и поэтому снёс сюда кое-какую одежду, разное по мелочи. Объяснял путанно, стараясь не обращаться к нему лично, но он прекрасно меня понял и был не против. Я дал ему денег, одежду, наспех привёл в порядок и вывел через чёрный ход.
Начались странные дни. Переполох поднялся жуткий – меня тормошили, все орали и бегали. Я же то глупо хихикал, глядя на их оторопелые лица, то впадал в прострацию. Наконец мне вкололи что-то, и наступило забвение. Был скандал, но его успешно замяли, Элвина так и не нашли. Да и как его можно было разыскать – это же вам не сбежавшая горилла. Следующие годы тянулись весьма монотонно: увольнение, клиника, санаторий, долгий поиск хоть какой-то работы. Дальнейшую жизнь я провёл тихо и одиноко, и не обижался на тех своих бывших коллег, которые строили карьеры на основе моих исследований. Зачем всё это? Жаль только, я так и не решился вернуть Марлен – слишком поздно понял, как мы схожи.