Читать интересную книгу Раз. Два. Полтора - Юрий Дружинин

На месте

Не знаю, как другие, но у меня возникло ощущение, что все только и ждут, когда же мы начнем вешаться. А для начала всех нас сразу же по прибытии на место хорошенько отделают, чтобы, так сказать, заложить предпосылки для будущего вешания. Но все оказалось не так уж страшно. Наша недолгая поездка закончилась, и народ с наслаждением выскакивал из КамАЗа и разминал отсиженные товарищами конечности. Оказались мы, как позже выяснилось, на восьмой площадке десятого ядерного полигона. Перед нами была небольшая воинская часть, затерянная где-то в степи. Плац, столовая, несколько казарм и еще какие-то здания – вот и все, что она из себя представляла. Нас разместили в одной из пустующих казарм. Видимо, специально подальше от бывалых уже служивых. Там нас разместили на втором этаже. Первым делом мы сдали все свои гражданские вещи и остатки взятых с собой консервов. Себе разрешили оставить только предметы гигиены и письменные принадлежности. И получили наконец-то военную форму, которая состояла из синих трусов, голубых маек, галифе, кителей, панам и кирзовых сапог. Поясных ремней нам почему-то пока не дали, но зато выдали брючные ремни из брезентовой ленты, не забыв при этом ввернуть свою мрачную шутку: вот на них, мол, ребята и будете вешаться. После получения формы нам предложили отправить гражданку домой. Не знаю, как другие, но я отказался. Затем нас сводили в местную баню, и мы, быстро помывшись под холодным душем, облачились в военную форму и стали похожи на солдат. Затем была еще одна мини-медкомиссия. Нас взвесили и измерили рост, причем проходили мы все эти процедуры почему-то не снимая сапог. Возможно, для поднятия показателей, ведь сапоги прибавляли чуть не два килограмма веса и сантиметра три роста. Хотя скорей всего причиной было наше всеобщее раздолбайство. Просто лень было солдатикам из медроты ждать, когда мы все разуемся, а затем обуемся, вот они и ускорили процедуру. Затем нас определили в одно из пустующих помещений роты. Там стояли двухъярусные кровати, и что хорошо, на них лежали матрасы. Никакого постельного нам конечно не дали, но радовало хотя бы наличие матрасов и возможности отдохнуть после долгой дороги. Мы с Геной заняли пару соседних коек и, немного поговорив и помечтав о том, как будем пить водку на гражданке, попытались заснуть под несмолкающий гул голосов. Это плохо получалось, и сон наш был беспокоен и тревожен. Через пару часов вошел какой-то солдатик, то ли узбек, то ли казах, и позвал нас на ужин. Мы обрадовались, так как порядком проголодались. В одном из помещений роты уже был накрыт стол. Ужин состоял из так называемого борща. В тарелках была налита жижа с плавающими в ней несколькими ломтиками картофеля и несколькими пластинками капусты. Также рядом лежал кусочек черного, плохо пропеченного хлеба. Какое-либо питье, как компот или чай, отсутствовало вообще. Нас, еще не отвыкших от домашней пищи, такой ужин глубоко возмутил, особенно отсутствие третьего, ведь жара стояла страшная, а пить воду из-под крана нам не рекомендовали, так как некипяченую воду здесь вообще не пьют – это прямой способ подхватить дизентерию. Мы решили взбунтоваться и, демонстративно поковыряв в тарелках, встали и вышли из-за столов. Солдатику неизвестной национальности мы предъявили требование встретиться с каким-нибудь офицером, а до той поры мы, дескать, вообще отказываемся от пищи. Через некоторое время к нам в помещение вошел майор, скомандовал построиться, а затем объявил: «Товарищи призывники, вы прибыли не на курорт, а для прохождения службы в рядах Вооруженных сил Советской Армии. Пока вы не приняли присягу, никаких дисциплинарных взысканий на вас накладываться не будет. Ну а насчет кормежки, так у вас всегда есть выбор – можно есть, можно не есть. И если вы не голодны, так надо было сразу об этом сказать, вам просто не накрывали бы». После столь ободряющих речей дух бунтарства в нас поутих, все поняли – система здесь прочная, ее вот так с бухты-барахты лбом не прошибешь. И мы, голодные, с изрядно поубавившимся пылом искать правду, разошлись по своим койкам. Через некоторое время к нам зашел все тот же солдатик непонятной национальности и попытался озадачить нас таскать какие-то кирпичи, но его, грубо говоря, послали на три в то время еще советских буквы, после чего он сильно обиделся и пообещал, что он вечером обкурится анаши и придет нас убивать. В общем-то, мы не очень испугались его угроз. Все-таки нас много, и не внушал этот зачуханный вояка страха. Но он мог привести с собой народ, а это было уже чревато серьезными последствиями. Поэтому мы на всякий случай повынимали несколько прутьев из кроватных спинок и договорились не спать ночью и стоять, если что, друг за друга. Но в эту ночь, слава богу, обошлось без эксцессов. Все-таки вместе мы представляли собой силу, да и возможно, в связи с прибытием молодого пополнения были усилены мероприятия по соблюдению дисциплины. В таком подвешенном состоянии мы пожили четыре дня. Нас никуда не дергали, и ходили мы все так же без поясных ремней. Пару раз мне на пару с Геной пришлось сходить в столовую за очередной порцией баланды – так мы окрестили пищу, которую нам здесь давали. По дороге в столовую и обратно мы, пока со стороны, наблюдали за армейскими буднями, которые нас еще не коснулись в полной мере. На плацу сержант муштровал молодое пополнение строевой подготовкой, только и слышно было: «Становись! Разойдись! Становись! Разойдись!», причем все команды должны выполняться бегом – это я узнал позже, а сержанта, видимо, не устраивала скорость выполнения команд. И взмокшие бойцы бесконечно становились, расходились и маршировали до опупения. Для нас все это казалось диким дурдомом, но мы чувствовали, что скоро, очень скоро мы в полной мере будем принимать участие в этом представлении. На второй или на третий день к нам зашел один солдатик, отслуживший уже полгода, просто ему, видимо, захотелось посмотреть на молодых и немного пообщаться. Мимоходом он дал совет, за который впоследствии я был ему очень благодарен. Он сказал одну простую вещь: «Ребята, если кто из вас умеет что-нибудь или имеет какую-нибудь специальность, например сварщик, художник, повар, музыкант и т. д., лучше сразу говорите об этом, иначе будете работать преимущественно руками, лопатами и ломами». В душе я позавидовал тем, кто имел какую-то из этих специальностей – очень уж не хотелось работать ломом все два года. А я как назло не сварщик, не повар, не художник, не музыкант. Но здесь уж, как говорят, ничего не попишешь. Так прошли четыре дня, показавшиеся всем нам очень долгими. Многие пили воду из крана, так как пить хотелось невозможно, а с питьевой водой были какие-то непонятные проблемы. И у некоторых началась обещанная дизентерия. Слава богу, у меня хватило воли не пить воду из крана. И я избежал данной участи.

В карантине

На четвертый день нам наконец-то выдали поясные ремни с блестящими бляхами со звездой. И перевели в общую казарму на первый этаж. На втором, третьем и четвертом этажах располагались роты, в которых служили уже нюхавшие, так сказать, порох бойцы. Ну а нам предстояло провести на первом этаже месяц, затем мы должны были принять присягу, а затем нас должны были распределить по ротам. Этот период до принятия присяги и называется карантином. Нам выдали постельное белье и чистые белые подворотнички. После того как мы привели свою форму в надлежащий вид, наш сержант стал вызывать всех вновь прибывших в свою каптерку, где он заполнял о каждом бойце небольшую анкету. В общем, ничего особенного. Обычные вопросы. Имя, фамилия, год рождения, образование и т. д. В конце анкеты был вопрос о хобби. Я написал, что 3 года занимался карате. И, немного преувеличив свои заслуги, написал, что имею второй желтый пояс. На самом деле у меня был просто желтый. Забегая вперед, скажу, что эта не особо значительная деталь довольно-таки здорово облегчила мою жизнь в карантине. Откуда-то все узнали о моем увлечении карате и старались не трогать меня. Я уж не говорю об однопризывниках. Даже сержанты старались не особо третировать меня. И хотя я был далеко не Жан-Клод Ван Дамм, я чувствовал, что меня если не побаиваются, то уважают. Гена же при заполнении анкеты написал, что имеет три прыжка с парашютом. И это тоже сыграло свою роль. В дальнейшем он попал на 7 площадку. И хотя с парашютом прыгать ему не пришлось, но поближе к самолетам. Получается, что в этой жизни никогда не знаешь, что и когда тебе может пригодиться и какую сослужить службу.

Затем один из бойцов показал нам, как правильно заправлять постель. Как оказалось, это целое искусство. Необходимо, чтобы постель выглядела как «кирпич». Примерно вся процедура заправки кровати разбивалась на следующие этапы: 1. На матрас необходимо было натянуть простынь, причем так, чтобы она была натянута, как кожа на барабане. 2. Затем аналогичным образом натягивалась и вторая простынь. 3. Потом аналогичным образом натягивалось одеяло, причем три полоски в нижней части одеяла должны быть строго параллельны таким же полоскам на других кроватях и сливаться в три общих линии. 4. Затем необходимо было отбить «торчики». Делалось это следующим образом: бралась табуретка, сиденье прислонялось к натянутому, как кожа на барабане, одеялу, а по торцу матрас пробивался тапком до придания ему строго прямого угла. 5. Заключительным этапом являлась установка подушки. Наволочка натягивалась так, чтобы не было ни одной складочки, затем подушка устанавливалась треугольником, как парус на яхте. Причем строго на определенном расстоянии от передней спинки кровати. 6. Затем выравнивались сами кровати, причем с такой точностью, которой могла бы позавидовать какая-нибудь проектная организация, размечающая с нивелирами и прочими прибамбасами строительную площадку. Таким образом мы тренировались в застилании постелей пару часов, пока не началось получаться что-то похожее на идеал. Затем мы пришивали подворотнички, что тоже с непривычки заняло много времени и сил. Потом мы гладили форму, так как пришедшие бойцы, которые прибыли сюда недели на две раньше нас, предупредили, что те, у кого форма не будет поглажена, получат по наряду вне очереди. Нас получилась примерно половина на половину во вновь образовавшейся роте: половина нас, иркутян, и остальная часть – хохлы и казахи. Часов в семь мы сходили на ужин. Причем сержант, здоровый и хорошо откормленный детина, после нескольких неудачных попыток построить нас в обычную колонну по четыре ужасно разозлился и пообещал нас завтра же обучить строевой подготовке, причем за один день. Ужин состоял из комка пшенной каши, небрежно брошенного на тарелку поваром-чуркой, куска плохо пропеченного черного хлеба и половины кружки киселя. Причем нас сразу же предупредили о том, что хлеб с собой брать не стоит, а то, мол, был случай, когда один молодой взял с собой в роту несколько кусков хлеба, которые затем были найдены у него в тумбочке, так ему пришлось на скорость есть булку хлеба, а рота в это время отжималась от пола. Не знаю, что уж потом с ним было, но думаю, приятного мало. Пока мы нехотя ковыряли вилками в каше, была подана команда: «Закончить прием пищи! Встать! Выйти из за столов!» И тут все поняли: а ужин-то кончился… Мы вышли на улицу с легким чувством голода, прямо как по прочитанной мною впоследствии книге Поля Брэгга. Построились и нестройным пока еще строевым шагом проследовали в казарму. Вообще, одним из критериев хорошего строевого шага является громкость: когда идет рота, земля должна дрожать под ногами! Кроме этого, конечно, необходимо всем идти в ногу и соблюдать четкий интервал между рядами, однако пока со вторым и третьим были проблемы, но вот вбивали подошвы в асфальт мы от всей души. Так, что грохоту мы производили достаточно. Но не было в нем ритма и четкости. Поэтому наш сержант, погоняв нас минут двадцать, сообщил нам радостную новость, что с завтрашнего дня мы начинаем плотно заниматься строевой подготовкой. В казарме нам объяснили, что к вечерней проверке форма у всех должна быть в идеальном состоянии. То есть подшит свежий подворотничок, форма поглажена, сапоги начищены. Те, у кого обнаружат какие-либо недостатки, заработают наряд вне очереди. И мы со всем рвением принялись наводить марафет. Никто не хотел получать наряд вне очереди… Тут же, не отходя от кассы, мы узнали несколько «ноу-хау», например, стрелки на галифе можно наводить с помощью двух монет, и хотя результат был намного хуже, чем при нормальной работе утюга, но все же за отсутствием оного это было настоящее открытие в области глажки белья. Так незаметно пролетело время, и наступила вечерняя проверка… Для нас это было новое проявление многообразия армейского дурдома. Нет, сама по себе процедура вечерней проверки не является чем-то экстраординарным, вся фишка в том, как она проходит. Мы выстроились в один общий строй: и прибывшие немного раньше нас бойцы, и мы, первый раз присутствующие на данной процедуре. Перед строем вышел наш сержант и начал перекличку. Он произносил фамилии тихим, едва слышным из конца строя, где я стоял, голосом. И перекличка, конечно же, началась с прибывших раньше нас бойцов. Фамилии были сплошь казахские вперемешку с украинскими, и бойцы, после того как фамилия была названа, орали «Я» так громко, как будто сержант находился не в трех метрах, а минимум в километре от нас и к тому же страдал глухотой. Поначалу нам все это казалось каким-то приколом, и когда очередь дошла до нас, мы начали произносить «Я» с обычной интонацией и громкостью. На что сержант посмотрел на нас испепеляющим взглядом и произнес только одну фразу: «Не понял?» Но в эту фразу было вложено столько красноречия, что мы сразу все поняли и начали орать «Я» на порядок громче. Но сержант вновь произнес: «Не понял?» Мы еще подняли уровень наших децибел. Но коронная фраза была произнесена и в третий раз. После чего мне подумалось, что за два года такого оранья я, во-первых, сорву глотку, а во-вторых, оглохну. На этот раз уровень громкости наших истошных криков достиг необходимой величины, и перекличка была доведена до конца. Затем по плану был коллективный просмотр программы «Время»: перед телевизором были рядами установлены табуретки, и мы коллективно посмотрели последние новости. Вот эта часть распорядка дня мне понравилась – хоть что-то положительное, и вообще, должны же мы знать, что творится в стране и в мире. После просмотра программы «Время» нам было дано десять минут на посещение туалета, чистку зубов и т. д. После скоростного посещения туалета, чистки зубов и перекура в туалете нам предстояло отработать один из важнейших армейских навыков. Скоростное раздевание, ну и, соответственно, одевание. Мы вновь выстроились одним большим общим строем, по команде «отбой» мы должны были со всей возможной быстротой раздеться, аккуратно сложить форму на табуретку и лечь в постель. На все мероприятие отводилось ровно сорок пять секунд. Итак, наш ставший уже за это время ненавистным сержант снял с руки свои наручные часы и скомандовал: «Рота отбой!» Мы со всей возможной быстротой стали лихорадочно раздеваться. С непривычки путались в одежде пальцы, судорожно рвали пуговицы на кителе, ноги заплетались в галифе, портянки предательски спутывали ноги. Но вот наконец форма кое-как сложена на табурете, сапоги стоят где-то рядом нестройными рядами, а сами мы лежим в кроватях, натянув одеяло до подбородка, и в тревожном ожидании смотрим на вершителя наших судеб – сержанта. Но, как и следовало ожидать, в положенное время мы не уложились чуть ли не вдвое. Форма на табуретках уложена не аккуратно, а сапоги стоят не на положенном от табуретки расстоянии, причем носки развернуты у всех по-разному: у кого к табуретке, у кого от нее. Все это вкупе и каждое само по себе, в отдельности является грубейшим нарушением. И, как и следовало ожидать, раздается четкая команда: «Рота подъем!» Мы, как очумелые, вскакиваем с нагретых уже и ставших бесконечно родными постелей и начинаем одеваться со всей возможной и невозможной быстротой, но одеваться оказывается еще сложнее, чем раздеваться. Пуговицы не застегиваются, портянки не наматываются, китель не расправляется как следует. Но вот наконец-то все позади, и мы суматошно бежим строиться, вид у нашего строя довольно своеобразный, впечатление такое, как будто мы только что вышли из неравного кровопролитного сражения. Либо по крайней мере сделали марш бросок километров на десять. Наш мучитель с ухмылкой смотрит на часы, затем вновь следует команда: «Рота отбой!» И с тайной надеждой, что уж сейчас-то нам наконец-то удастся поспать, мы с новым рвением бросаемся выполнять команду. Все повторяется: и беспорядочная суета при раздевании и укладывании формы на табуретки, и судорожное ныряние под одеяло, и тревога в ожидании приговора. Но норматив вновь не выполнен, и следует команда: «Рота подъем!» После четвертого или пятого раза мы значительно улучшили свои результаты, все таки стимул большой – спать хотелось неимоверно, да и навык приобрели в результате упорных тренировок. Портянки уже не наматывались, а просто клались прямо на голенище сапога, и при команде «Подъем!» сапог сразу одевался на ногу, а портянка сама туда втягивалась. Конечно, это тоже одно из нарушений, и пару раз нас заставляли снимать сапоги. А затем все повторялось вновь. Но все же на десятый или одиннадцатый раз мы уложились в положенные сорок пять секунд. Но это, как говорится, был еще не конец. Мы лежали, натянув одеяла до глаз и надеясь, что уж теперь-то нам удастся поспать. Наш юморист-сержант выдал непонятно то ли вопрос, то ли утверждение: «Не слышу, как спим?!» Наши более опытные собратья мгновенно начали усиленно сопеть и даже похрапывать, мы же сразу не врубились, в чем дело, и лежали с недоумением, вслушиваясь в звуки, издаваемые сослуживцами. Это не понравилось нашему сержанту, он сказал, что спать должны все, и скомандовал: «Рота подъем!» После очередного цикла команд, когда мы вновь оказались в кроватях, нас уже не надо было заставлять изображать из себя спящих. Но на этом наше обучение правильному отходу ко сну не закончилось. Наш бог и судья сержант подал следующую команду, значение которой мы еще пока не знали: «Рота на три скрипа подъем!» Это означало, что после этой команды вся рота, а это около ста человек, должна лежать в своих постелях тихо как мышки. То есть не шевелиться, так как при любом движении кровати начинали скрипеть. Они, видимо, специально были так изготовлены, что малейшее движение – и скрип обеспечен. И хотя все старались изо всех сил, но все же прошло не более трех минут, как три скрипа были зафиксированы неумолимым сержантом, и прозвучала наша любимая команда: «Рота подъем!» Все мы оказались довольно быстро обучаемые и уже с третьего раза научились лежать неподвижно, как покойники в гробах. Кажется, вот теперь-то наступила долгожданная возможность поспать, наш сержант тоже, видимо, умаялся с нами и, пожелав нам спокойной ночи, ушел спать. Но теперь рота зажила своей ночной жизнью. Рядом с моей кроватью расположились казахи, и как только появилась возможность, они тут же начали довольно громко переговариваться на своем языке. Причем делали это с такой частотой и эмоциональностью, как будто они не видели друг друга по крайней мере месяц. И больше всего раздражало то, что непонятен был смысл их речей. Когда они смеялись, то казалось, смеются именно над тобой, когда в их голосах слышались агрессивные ноты, то казалось, эта агрессия выльется на тебя. Затем кого-то подняли с постели и повели на разборку в туалет. Я подумал, что водить будут всех по очереди. Но никого из наших не поднимали, видимо, паренька увели на разбор еще за прошлые грехи. Через некоторое время он бегом пробежал до своей кровати. Причем видимых следов побоев на нем не было, в армии не принято оставлять синяки, но то, что его били, это, как говорится, к бабке ходить не надо. И все же через некоторое время угомонились беспокойные казахи, все, кому положено, получили свою порцию в фанеру3. И в казарме постепенно стало раздаваться мерное сопение и храп. Я тоже незаметно погрузился в тревожный и неглубокий сон. Проснулся я оттого, что кто-то тряс мою кровать. Я открыл глаза и непонимающе уставился на парня, который это делал. Это был один из хохлов, причем западных, они отличаются от восточных тем, что их речь практически невозможно понять, особенно если они говорят быстро. Так вот, он что-то очень быстро лопотал на своем хоть и славянском, но все же с трудом воспринимаемом языке. Сконцентрировавшись, я уловил, что ему что-то надо и это что-то – какое-то «мело». Мобилизовав все свои умственные способности, я понял, что «мело» – это мыло. Я объяснил, что у меня, мол, нет этого самого «мело». Он отстал от меня и начал трясти кровать моего соседа. В голове пронеслась усталая мысль: «Когда же все это кончится? Будем мы уже сегодня, в конце концов, спать?» Но, слава богу, на сегодня это было действительно все. И я незаметно провалился в глубокий, но тревожный сон. Который почему-то очень быстро прервался уже четко и на всю оставшуюся жизнь отпечатавшейся в мозгу командой «Рота подъем!». Благо вечерние тренировки не прошли даром, и мы выскочили из кроватей, как чертята из табакерок. Сержант удовлетворенно взглянул на нас, довольный, что его вчерашние усилия не прошли даром. Последовала команда принять форму «номер 1», которая состоит из майки, трусов и сапог, и после недолгих сборов мы во главе с нашим сержантом и еще несколькими старослужащими выбежали на утреннюю пробежку.