Внезапно ему померещилось, что в их вагон забралась тетка Аграфена, ищет его и вот-вот сцапает за тужурку.
Что-то резко лязгнуло, толкнуло его снизу: состав тихо тронулся.
«Неужто поехали? А и взаправду! Эх, ну и хорошо! Поехали!»
Поезд ускорял ход, погромыхивал на стыках, вагон потряхивало. Ленька открыл глаза, искоса глянул вниз, в окошко. Но сверху ему не был виден ни вокзал, ни ларек, а только узкая лента земли да разбегавшиеся в стороны рельсы; вот промелькнул красный зловещий огонек стрелки. По вагону, тяжело шаркая сапогами, прошел грузный вислощекий кондуктор. Он светил фонарем, вглядываясь во вновь севших пассажиров. За ним, волоча по грязному полу мешок, плелась потная, простоволосая баба, невольно помогшая Леньке сесть в поезд. Оба — и кондуктор и баба — скрылись в соседнем купе.
На верхнюю полку против Леньки, сопя, забрался лохматый мужик с голыми, пухлыми, точно надутыми, щеками, в нижней бязевой сорочке и в широких галифе. Он поправил мешок у стенки в головах, видимо располагаясь спать, и тут заметил Леньку.
— Вот те на! — удивленно сказал мужик кому-то вниз. — Новый пассажир. С откудова он свалился?
Снизу женский голос ответил:
— Кто такой?
— Парнишонок.
Вновь зажмурив глаза, Ленька притворился спящим. Вот сейчас схватят за шиворот, потребуют билет.
— Жулик, наверно, — определил женский голос. — Поспроси-ка его: чей будет?
— Вроде спит он.
— Напускает на себя.
Тяжелая рука легла на Ленькино плечо, мужской голос требовательно окликнул:
— Эй, дружок!
Мальчишка не ответил. Все пропало! Сейчас его поднимут, потребуют билет и передадут кондуктору. А у того сказ короткий: в Кизитеринке или Аксае сдаст милиционеру, и милиционер под конвоем отправит обратно в Ростов, к тетке Аграфене. Ну, да он, Ленька, язык не развяжет! Пусть найдут полушалок за пазухой, пусть вывернут серьги из кармана, пусть отберут деньги, рыбец, горбушку хлеба, посчитают жуликом, — не признается он, где живет!
Чиркнула зажигалка, Ленька почувствовал, что его осматривают. Голос мужчины в галифе раздумчиво сказал:
— А може, с кем едет? Мальчонка небольшой. И одетый вроде прилично, на беспризорника не схож.
Затрещала верхняя полка по другую сторону от Леньки: наверно, приподнялся сосед. Сиплый голос проговорил:
— Этот? Женщина тут садилась с малым. Приблизительно он самый и есть. Она в другом купе, а его, сталоть, расположила тут спать.
— Тогда иная соответственность.
Люди еще немного поговорили о нем и занялись своими делами. Ленька втихомолку перевел дыхание. Он слышал, как лохматый пухлощекий мужик в галифе, кряхтя, стянул сапоги: сильно запахло потными ногами. Вскоре едко потянуло махоркой: закурил. Минут двадцать спустя с полки донесся мурлыкающий храп.
Стихли разговоры и внизу.
Вновь открыв глаза, Ленька убедился, что им больше никто не интересуется. Почти весь вагон спал. И ему вдруг стало весело, радостно, смешно.
Вот и поехал на север! Теперь уж не страшно тетки Аграфены: далеко осталась. Пускай-ка попробует догнать. Эге-ге! За таким ловким поездом не поспеешь, сколько ни бежи, он знай себе отщелкивает версту за верстой! Да и что он, Ленька, сделал тетке худого? Не захотел жить у нее. Еще обрадуется: время-то не больно сытное. Полушалок взял, серьги дутого золота? Так они материны, после смерти остались. Он, Ленька, лишь свое добро забрал. Оставлять ей, толсторожей? И так все вместе с квартирой захапала: и комод, и стол, и кровать, и отцов складной ножичек, а прочные, ни разу не чиненные яловые сапоги подарила квартиранту… Э, пускай давится, теперь ему ничего не нужно. Свободен.
«Сво-бо-ден, — выговаривали и колеса под вагоном. — Сво-бо-ден».
Что-то ждет его впереди? Только хуже, чем у тетки, вряд ли будет. Небось на всем свете нет человека, который жил бы хуже его! Ну, может, один-то и найдется. Во всяком случае, не больше трех.
Вагон покачивало точно люльку, тень от оплывшей свечи, похожая на веник, словно обметала стены, полки, желтые, сонные лица пассажиров. Отовсюду выглядывало тряпье, мешки, углы сундучков, брошенные портянки. Со всех сторон слышался булькающий храп, сопенье, воздух под изогнутым потолком сгустился, стал сладковато-приторным, тяжелым, спертым.
Ленька улегся поудобней и не заметил, как быстро и крепко заснул.
II
Открыв глаза, Ленька с минуту лежал неподвижно. Тетка Аграфена спит? Надо поскорее ведерко воды принести, вчера заигрался с ребятами и забыл. Да и сапоги еще почистить квартиранту дяде Прову, не то даст такого швычка — голова каруселью пойдет.
Но что такое? Откуда эти полки, люди, мешки, корзины? Ах, да ведь он же в поезде! Сво-бо-ден! Теперь он вольная птаха. Но почему же не качается вагон, не гудят колеса? Наверно, станция. Вон и в самом деле за окном бьет звонок, далеко впереди сипло, точно спросонок, ревет паровоз, состав вздрагивает, и полоска сырого от росы перрона, видная из окна, овитый туманом низ деревянной решетки садика медленно уплывают назад. Поехали. Леньку вновь охватило чувство торжества, радости. Интересно, где они сейчас несутся? Далеко ли от города Ростов-на-Дону?
Очень хотелось «на двор», но спуститься с полки было опасно: могут не пустить обратно. Свечка в железном фонаре почти совсем сгорела, оплыла и напоминала седую бороду на длинном красном огненном лице. В окне брезжило утро. Пассажиры просыпались. Над полками висел еще более густой и тяжелый смрад, внизу слышался тихий разговор.
Ленька осторожно выглянул: беседовали вновь севшие на последних станциях казаки — здоровенные, бородатые, загорелые. Они сидели в чекменях, шинелях, картузах: наверно, им и ехать-то всего несколько прогонов. Один голос, женский, Леньке показался, знакомым. Ну да, это вчерашняя тетка, которая спрашивала, не жулик ли он. Скорее всего, стережет вещи, пока ее муж спит наверху, против Леньки. Вон как посапывает, голова на мешке, голые пухлые щеки еще больше отдулись, потные толстопятые ноги свесились над проходом.
Ладно. С уборной можно потерпеть, лучше проехать лишнюю остановку.
За окном бежала солончаковая донская степь, покрытая щетинистой, порыжевшей от солнца травой, вдоль насыпи тянулась черствая проезжая дорога, мелькали ноги телеграфных столбов: ни белых фарфоровых чашечек, ни горизонта Леньке сверху видно не было. Минут двадцать спустя слева вырос низ железнодорожной будки, шлагбаум: ага, разъезд. Под вагоном заскрежетали тормоза, поезд стал сбавлять ход.
Остановка была короткой. Едва состав замер у невидимого с верхней полки вокзальчика, уже прозвучали три звонка, и паровоз дал отправление. Больше терпеть возможности не было, Ленька спустился с полки. Вчерашняя женщина, носатенькая, белобровая, с жидким узелком волос на затылке, сидела у окошка, облокотясь на узел, и моргала слипающимися глазами. Ее ситцевая кофточка была расстегнута у горла, на ногах — одни шерстяные чулки. Рядом с ней примостились два бородатых казака в картузах, с мешками; напротив на лавке, закутав платком голову и вцепившись одной рукой в стоявшую на полу корзину, спала старуха; за ее спиной разметалась хорошенькая румяная девочка, наверно внучка, в новых ботинках с калошами.