— Мне до города Новочеркасск.
Взяв деньги, кассирша почти тут же вернула их Леньке обратно:
Здесь и до Аксая не хватит. Ты, мальчик, даешь стоимость дачного билета. А этот поезд дальний, до Воронежа, на него билеты дороже. Понял? Подожди до восьми утра. Пойдет местный. Кто там следующий?
Оторопевший Ленька не сообразил, что ответить, как поступить, а стоявший за ним усатый насупленный казак в чекмене с макухой в мешке уже протянул через его голову деньги.
— До Миллеровой мне.
Очередь оттерла Леньку, и он очутился в стороне — красный, взъерошенный. Деньги у него в кармане еще были, хватило бы и на дальний поезд до Новочеркасска: тут всего сорок верст. Просто он не ожидал такого ответа кассирши, растерялся. Можно было, правда, еще раз стать в очередь, да много народу подошло, вдруг не успеет и поезд уйдет? Что делать? Неужто возвращаться обратно к тетке Аграфене? Опять спать на жестком, коротком сундуке, носить воду из колонки, собирать на путях несгоревший уголь, опаздывать из-за этого в школу и вдобавок ко всему получать швычки, подзатыльники, выслушивать упреки за каждый съеденный сухарь. Ни за что! Лучше пешком в Москву уйти!
Вдали загудел паровоз: воронежский товаро-пассажир из Ростова. Была не была, придется сразу ехать зайцем!
Ленька кинулся к двери, протолкнулся вперед. Теперь у выхода, проверяя билеты, стоял приземистый контролер в железнодорожном картузе.
— Отойди, не мешай пассажирам, — сердито сказал он Леньке. — Шныряете тут!
Леньку будто в грудь толкнули. Не пускают! И зачем он, дурак, ушел давеча с перрона? Только отойдя в сторону, Ленька сообразил: надо бы сказать, мол, с мамкой я, вон она прошла с кошелкой. Глядишь, контролер и пропустил бы. А теперь он, поди, приметил его, не поверит.
Эх, раззява! На перроне ударил первый звонок, и в Леньку словно ток впустили. Ой, скорей чего-нибудь сделать! А что, если к поезду пробиться с улицы? Там, верно, есть какой-нибудь лаз?
Ленька бросился к выходной двери, чуть не сбил на пороге молодого попа в лиловой рясе с небольшим саквояжем; очутившись на площади, он припустился вдоль вокзала, обогнул кирпичный дом. Перед ним тянулась глухая темная улица, и вдоль правой ее стороны — каменная стена, отгораживающая железнодорожные пути от города. Ленька подпрыгнул, но не достал до гребня стены. Еще раз подпрыгнул, ухватился рукой за выступ, оборвался, упал, бросился вдоль стены дальше.
Ага! Вот бугорок, и к нему привален большой камень. Наверно, тут лазили. Где-то у вокзального дебаркадера пыхтел паровоз — значит, пришел. Слышалось шарканье ног, голоса, чувствовалась суета посадки. Здесь, в Нахичевани, поезд стоит мало.
Поднявшись на камень, Ленька ухватился руками за край стены, высоко подпрыгнул и, обдирая пальцы, вскарабкался. Усевшись верхом на стене, он глянул на другую сторону вниз, и у него закружилась голова. Ничего не видать, темно как в яме. Может, там тоже камень? Спрыгнешь — ногу сломаешь… Ждать, однако, нельзя. Держась руками, Ленька спустился: ботинки заболтались в воздухе, не достав земли, он оторвался и, шурша бурьяном, покатился вниз с откоса. Из глаза брызнула искра, что-то больно укололо в левую ладонь.
Вскочив, Ленька бросился к вокзалу, ярко освещенному фонарями, споткнулся о ржавый рельс, опять чуть не упал.
Посадка в поезд Ростов — Воронеж кончалась. За паровозом бледно светились окнами ободранные пассажирские вагоны, сзади было прицеплено несколько запертых товарных. На перроне сновала поредевшая толпа, пробегали носильщики в белых фартуках с медными бляхами. Как же сесть без билета? Потный, задыхающийся, Ленька с ходу сунулся к одной подножке, к другой, к третьей — всюду стояли проводники с фонарями.
Медноголосо упали три звонка, из дежурки понесли машинисту жезл. Сердце у Леньки заныло. Нетто попросить кондуктора? Не пустит. А может?..
— Дяденька; — умоляюще обратился он к небритому проводнику в обвисшей шинели, — мне только бы до Аксая. Пустите, дяденька.
— Я вот тебе дам Аксай. Проваливай, пока по шее не заработал!
У-у, жадюга! Ленька отошел к другому вагону: не окажется ли тут кондуктор подобрее? Зря надеялся. Этот — здоровенный, сутулый от грузности, плечи опущены; багровые щеки и подбородок обвисли, как у быка, взгляд — суровый, из-под бровей. Спрашивать такого — все равно что пса дразнить.
Под вагонами зашипело: отпустили тормоза. Охваченный страстным желанием, Ленька переминался возле подножки, не зная, что делать, готовый на все, только бы уехать. Он уже потерял надежду сесть, но все почему-то не уходил.
Из вокзала выбежала баба в сапогах, со сбитым на плечи, развязавшимся платком. В одной руке она несла большой узел другою почти волоком тащила набитый чем-то мешок. Баба кинулась к вагону, норовя с ходу забросить вещи в тамбур.
— Куда прешь? — перегородил ей дорогу грузный, сутулый кондуктор с бычьими щеками. — Билет!
— Ой, батюшка, да рази нету? Покажу, дай только мешочек уложить.
— Опосля уложишь. Надо было не запаздывать.
Баба с причитаниями опустила узел на перрон, достала из-за пазухи платочек. То и дело поглядывая на состав — не тронулся бы, на вещи — ненароком жулики утянут, она стала" развязывать платочек зубами, трясущимися пальцами искать среди бумажных денег билет. Волосы ее растрепались, закрывали глаза, баба то и дело поправляла их рукавом.
В голове состава басовито гаркнул паровоз.
Эх, деревня! — сердито сказал кондуктор. — Захоронила!
Он нагнулся к женщине, присветил ей фонарем. И в этот миг Ленька, словно потеряв вес собственного тела, шмыгнул за спину кондуктора, уцепился за поручни, одним духом вскочил в тамбур.
Вот когда он узнал, что значит не чуять под собой ног: так легко несло его по вагону. Купе здесь освещались не все — через одно: в железных фонарях над проходом узким язычком горели толстые белые стеариновые свечи, густо колебались тени, было полутемно. Везде в проходах теснился народ, укладывал котомки, узлы, сундучки-. Заметив под самым потолком свободную вещевую полку, Ленька проворно полез на нее. Каждую секунду он ожидал сзади окрика вбежавшего кондуктора: «Граждане, хватай этого пацана. Он безбилетный!» Пассажиры были заняты своими делами, никто не обращал на мальчишку внимания. Ленька улегся на полке, прижался к стенке, подобрал ноги в черных ботинках, и в тени его стало совсем незаметно. Уткнувшись носом в дерево, он зачем-то крепко зажмурил глаза и, вдыхая запах пыли и застаревшей масляной краски, боялся шевельнуться.
Внезапно ему померещилось, что в их вагон забралась тетка Аграфена, ищет его и вот-вот сцапает за тужурку.