— И думаешь, мичман, меня туда примут?
— А почему же нет? Если хорошенько попроситься, уверен, что примут. Только, знаешь, дело это серьезное. В тыл к гитлеровцам нужно ходить, — и, уже в который раз, я стал расписывать разные»трудности», будто сам бывал в тылу врага уже не раз. — Вот какие дела-то!.. Как видишь, это тебе не на гармошке играть..
— Вот-вот... «Не на гармошке играть!..» — Марков даже вскочил, потоптался и, совершенно огорченный, продолжал: — Так я и знал. Как только заходит речь о чем-нибудь серьезном, так мне эту разнесчастную гармошку обязательно припомнят. Веришь, я одно время хотел даже забросить ее к лешему. Но что поделаешь — не могу. Неужели ж меня действительно из-за гармошки в разведчики не примут?..
Марков не сразу поверил, что в данном случае гармошку я вспомнил совершенно случайно. И когда я сказал, наконец, что походатайствую о его зачислении в разведотряд, он облегченно вздохнул и, присев на камень, задумался, а потом серьезно и как-то особенно душевно сказал:
— Я, знаешь, никогда не простил бы себе, если бы меня не взяли в разведчики. А что там опасно, ты говоришь, — это ничего. Воевать я буду хорошо. Вот увидишь...
Спустя несколько месяцев Марков с группой разведчиков высадился в тыл гитлеровцев. При выполнении [11] задания группа попала в засаду. В неравном бою Марков, истратив на врагов весь боезапас, оставил для себя последнюю пулю.
Так, одного за другим «завербовал» я в разведчики человек двадцать и среди них главного старшину Шматко — высокого добродушного украинца, служившего до того на торпедных катерах. Человек большой физической силы, не знавший в бою, что такое страх и жалость к врагу, он в обычной жизни был на редкость безобидным, добрым человеком. О комсомольце Василии Захарове, худощавом и на первый взгляд «хлипком» матросе, я поначалу даже подумал, что вряд ли ему будет под силу трудная работа разведчика. Но Захаров знал немецкий язык, а это было немаловажным делом. Согласился он сразу. А потом оказалось, что за ничем не примечательной внешностью этого моряка скрывались характер и сила воли настоящего героя.
Как выяснилось позже, майор поручил проводить вербовку в разведчики не одному мне. И когда спустя три или четыре дня он вновь прибыл в Учебный отряд, по его спискам нас построилось на плацу человек девяносто. Опять, как видно из-за мичманских нашивок, майор вызвал меня из строя и приказал вести вновь сформированный отряд.
Построились по четыре. Я скомандовал: «Шагом марш!» Марков растянул цветные мехи гармошки И, дружно подхватив перефразированную кем-то песню первых лет революции «Севастополь не сдадим, южные границы...», будущие разведчики бодро зашагали навстречу своей неизвестной боевой судьбе...
В разведотряде
В нескольких километрах от Севастополя есть заросшая лесом красивая балка, знаменитая тем, что ее избрало своим местожительством бессчетное количество певчих птиц. И каждую весну севастопольские влюбленные ходили туда слушать их. Еще задолго до Великой Отечественной войны в этой балке был построен дом отдыха судостроителей. Помещения этого дома отдыха, как видно из-за их относительной отдаленности от города, и были избраны местопребыванием вновь сформированного отряда. Туда мы и держали путь. [12]
Выйдя с песней из ворот Учебного отряда, будущие разведчики зашагали по улицам родного Севастополя После памятной ночи 22 июня, когда, несмотря на неожиданность налета, враг имел возможность на собственной шкуре убедиться, что стреляют наши зенитчики метко, гитлеровская авиация все с большей и большей опаской появлялась над Севастополем. Но война все же наложила на город свой отпечаток. Стекла окон перечертили полоски наклеенной бумаги. Прежде беленькие, словно бы старательно вымытые морем, дома теперь для большей маскировки стояли то зеленые — в тон окружавших их деревьев, то с рыжими и черными стенами, наспех закрашенными разведенной глиной или сажей. На улицах то и дело встречались перепоясанные ремнями, с противогазом и подсумком на боку люди. Каждый из севастопольцев, даже не получив повестки военкомата, с первых дней войны считал себя мобилизованным. За городом мужчины и женщины, вгрызаясь кирками и лопатами в неподатливую севастопольскую землю, рыли оборонительные сооружения. Фронт в эти августовские дни 1941 года был еще сравнительно далеко, но севастопольцы, не теряя времени даром, тщательно готовились к возможной встрече с врагом, словно бы уже зная, что их городу во второй раз предстоит прославить Родину новым воинским подвигом.
Несмотря на грозное время, настроение у людей было бодрое, жизнерадостное. То и дело неслось нам вслед
— Боевой вам удачи!.
— Что ж это вы приумолкли? Песню, песню давайте!..
И Марков, обтерев потный лоб, снова растягивал мехи гармошки. Отряд дружно подтягивал запевале, не смущаясь тем, что довольно скудный «репертуар» строевых песен за время пути нам пришлось повторить несколько раз. На место почти все мы пришли охрипшими.
Встретил нас высокий, широкоплечий человек, одетый в комбинезон, с парабеллумом в большой потертой кобуре на боку. Последнее произвело на всех нас, по правде говоря, особенно сильное впечатление.
— Здравствуйте, товарищи разведчики! — произнес он так громко, что, будь в окружающей нас роще ее весенние обитатели — соловьи, они бы непременно разлетелись с испугу куда глаза глядят — Я комиссар вашего [13] отряда — батальонный комиссар Латышев.
В первые дни мне, при знаться, наш комиссар не особенно понравился. И случилось это вот почему Латышев беседовал с каждым кто пришел в отряд, подробно расспрашивал, где кто служил до этого, какая у кого специальность Беседы были весьма дружеские У меня же с ним такой беседы не получилось Узнав, что последние несколько лет я начальствовал над шхипер-ским складом, комиссар нахмурил густые брови, легонько кашлянул несколько раз — была у него такая привычка — и не особенно доброжелательно сказал:
— Интендант, значит.. Так.. Ну что ж, ладно Посмотрим, как ты воевать будешь...
На этом наш разговор и закончился. Я ушел, понятно, разобиженный, решив про себя, что комиссар наш гордец, — а мы уже знали, что до прихода в отряд Латышев успел повоевать под Одессой, — что человек он черствый, ну и так далее... Скоро, однако, я убедился, что на самом деле это далеко не так Несмотря на внешнюю суровость, батальонный комиссар Латышев был человеком сердечным, душевным, заботливым и по-настоящему храбрым в бою. А его прямота — он всегда в глаза говорил тебе то, что думал, — делала его еще более привлекательным Всем нам это стало ясно из многих фактов и примеров. Но особенно мне запомнился один, может быть, и не самый яркий.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});