Читать интересную книгу Защита Лившица: Адвокатские истории - Владимир Лившиц

Звоню Яше с учетом этого обстоятельства:

– Здравствуйте, я адвокат, моя фамилия Лившиц.

– И что?

– И я бы с вами хотел поговорить насчет здания синагоги.

– И что?

– Я собираюсь обратиться в суд, и мне нужно, чтобы вы дали показания.

– И что?

– Ну вот, надо, чтобы мы встретились, поговорили предварительно.

– А вы Мише звонили?

– Да.

– И что?

– Он придет.

– Тогда зачем вам нужен я? С ним и говорите.

Я понял, что совершил ошибку, и стал ее исправлять:

– Миша еще точно не решил. Мало ли что…

– И что?

– Тогда вы дадите показания.

– Так вам кто нужен – я или Миша?

– Мне здание синагоги нужно! А вам и Мише на это наплевать, как я понимаю. Поэтому, если не хотите, можете завтра в десять не приходить в синагогу на второй этаж в кабинет Йоси. Там будут все.

На следующее утро, когда я жарил себе традиционную холостяцкую яичницу, раздался телефонный звонок. Я взял трубку.

– Лившиц? – без всякого приветствия, но с очень характерной интонацией спросили на том конце.

– Да, а кто это?

– Лившиц, поговорите со мной. Я дядя Нема.

Я вспомнил список лиц, подлежащих вызову в судебное заседание. Дядей Немой мог быть только Гительмахер Наум Исаакович. Он был возчиком и всю жизнь катал детей на пони в городском саду. Говорили, что ему всегда не хватало двух копеек до миллиона. Это он сумел доказать властям, что революционер Драпкин (партийный псевдоним Гусев, чьим именем названа улица в районе Лендворца) – его родственник, а не просто однофамилец его жены, и явочная квартира революционера находилась как раз в том одноэтажном доме, где жил дядя Нема с семьей. Во дворе дома он держал своих лошадей и еще кое-какую живность. Дом сделали памятником истории, повесили на него мемориальную доску, а потом выяснилось, что дома в том районе подлежат сносу. Снесли все, кроме, конечно, исторической ценности. Дом этот до сих пор стоит среди современных многоэтажек на улице Островского между Большой Садовой и Пушкинским бульваром. Из этого дома дядя Нема уезжал в Америку, и, говорят, таможенники плакали от обиды, глядя на то, что он увозит с собой. У него на все было разрешение!

Все это и многое другое я узнал позже, а сейчас в телефонной трубке звучал сплошной текст без пауз, в которые можно было бы вставить хотя бы междометие. При этом дядя Нема имел полный рот дикции и плевать хотел на падежи.

– …я являюсь собственный корреспондент газеты «Советиш геймланд», я знаю иврит, я знаю идиш. Кто сейчас знает идиш? Вы знаете идиш, Лившиц? Вы не знаете, это никому не нужно. А я знаю. Я предлагал Йосе открыть курсы для детей. Пусть учат языка, на котором говорили их бабушки. Но ему же ничего не нужно, этому Йосе. Никому ничего не нужно. Он себя окружил этими негодяями и ворами. Вы знаете, кого я имею в виду. А я являюсь собственный корреспондент газеты «Советиш геймланд», я знаю иврит, я знаю идиш…

Я почувствовал запах дыма. Сначала подумал, что не выдержал телефонный провод, но затем вспомнил о яичнице. Извинившись, я положил трубку рядом с телефоном и бросился на кухню. Сквозь клубы дыма пробрался к раскаленной докрасна сковородке, вспоминая неизвестно чью мать, свой несостоявшийся завтрак и все, что с этим связано. О дяде Нёме я вспомнил в последнюю очередь, лишь после того как проветрил кухню.

«Неудобно получилось, – подумал я. – Человек сам позвонил, из лучших побуждений, а я так бесцеремонно прервал разговор». Я подошел к телефону, взял трубку и вдруг услышал:

– …когда в Ростов приезжали раввины из Америки, они спрашивали, как найти дядю Нему, они больше никого не спрашивали, меня все знают, потому что я являюсь собственный корреспондент газеты «Советиш геймланд», я писал туда, и это все знают. А вы знаете, Лившиц, зачем сюда приезжали раввины из Америки? Вы не знаете? Так я скажу вам. Чтоб вы знали, тут находится могила любавичского ребе, и поэтому сюда приезжали раввины из Америки. И они сразу спросили, где дядя Нема….

На часах было без двадцати десять, а в десять меня могли уже ждать Миша и Яша Портные, а также другие лица, подлежащие вызову в судебное заседание.

– Наум Исаакович, – вклиниваюсь я в сплошной текст Немы, – вы бы не могли прийти к десяти часам в синагогу и продолжить разговор там? Меня ждут к десяти.

– Лившиц, зачем так официально. Зовите меня просто дядя Нема. Вы такой приятный собеседник. Не то что эти… вы знаете, о ком я говорю.

Я тогда еще не знал о длящемся с тысяча девятьсот сорок шестого года споре между Мишей Портным и Немой Гительмахером по поводу того, кто украл шифер, предназначенный для покрытия крыши синагоги. Но на всякий случай согласился с дядей Немой.

– Вы сегодня придете в синагогу к десяти часам? – спросил я.

– Я уже там, – ответил дядя Нема.

* * *

Мы встретились в Йосином кабинете, где одновременно была кошерная столовая, библиотека и бюро знакомств для серьезных отношений с выездом в дальнее зарубежье. Собралось около десяти человек, в том числе и братья Портные, и дядя Нема. Предварительно Йося всем объяснил важность происходящего и ответственную роль, отведенную каждому из них в деле возвращения здания синагоги. И чтобы никаких скандалов.

Старики ходили по комнате и привычно ругались между собой в ожидании адвоката. Тема беседы, как я понял, касалась известных событий тысяча девятьсот сорок шестого года.

Собравшиеся, видимо, ожидали кого-то серьезного и толстого, то есть именно адвоката, поэтому, когда я вошел, никто из них не обратил на меня особого внимания. Только после того как Йося меня представил, все повернулись ко мне.

Какие это были лица! Сейчас таких лиц уже нет. Или они далеко отсюда. Я увидел весь спектр – от Авраама до Бени Крика.

Братья Портные стояли в разных углах комнаты, но можно было легко догадаться, что они братья – по прекрасно сидящим на них костюмам, по одинаковой благородной седине и гладким лицам.

В стоящем у окна человеке по пламенному взгляду и мозолистым рукам я угадал собственного корреспондента газеты «Советиш геймланд». На его голове вместо кипы был антикварный картуз, в котором он, видимо, темной ночью тысяча девятьсот сорок шестого года привозил в синагогу шифер. Ничто не выдавало в нем миллионера.

Я понимал, что каждый из них видел, понял и пережил в своей жизни больше меня, что я для них мальчишка, который пришел учить их тому, что они уже давно знают. Но я их сразу полюбил. За то, что они не боролись с властями, не били себя кулаками в грудь, не взбирались на трибуны и по служебным лестницам. За то, что они не меняли паспорта, не изменяли отчество. Они просто хранили в себе то, что осталось после еврейских местечек, после тех, кто погиб от черносотенного ножа, буденновской шашки, в яме Змиевской балки, печах Майданека или в ближайшей подворотне, как мой второй дед, пытавшийся убежать из минского гетто. Они несли это не как знамя, а как свечку на ветру, прикрывая ее полами своих пальто.

И донесли. Мне все равно, кем быть – евреем или чукчей, но до тех пор, пока есть антисемиты, я буду евреем. Пусть Йося платит мне вдвое меньше или вообще не платит. Я буду делать это для себя.

В общих чертах я объяснил, что мы в суде должны доказать тот факт, что община добросовестно, открыто и давно владела синагогой. Это можно доказать не только документами, но и свидетельскими показаниями. Каждый из присутствующих вспомнил разные детали, в том числе и то, как платили за свет, как делали ремонт, крыли шифером крышу.

Миша Портной, указав на дядю Нему, спросил меня:

– Он вам уже рассказал про крышу?

– Что ты врешь?! – Дядя Нема бросился к Мише Портному.

– Ты на себя посмотри, шлимазл, – презрительно отреагировал Миша, не двигаясь с места. И потекла неторопливая мужская беседа. Все стали успокаивать Мишу и дядю Нему, размахивая руками, и подняли такой шум, что аргументов сторон уже не было слышно. В комнату вошла пожилая женщина, бухгалтер синагоги, которая принесла документы для суда. Она с минуту стояла в дверях, оценивая происходящее, потом негромко сказала:

– Мальчики, вам не надоело? Миша, уже отойди от него. Нема, сядь на место, я тебе говорю.

Шум смолк так же внезапно, как начался. Все, как ни в чем не бывало, разошлись по своим местам.

Мы обо всем договорились. Все всё поняли про суд. Единственная моя просьба заключалась в том, чтобы каждый из будущих свидетелей был краток и отвечал лишь на тот вопрос, который ему зададут. И больше ничего. И больше ни о чем. Ни слова. Всё.

* * *

Кировский районный суд располагался в то время напротив гостиницы «Интурист». Условно говоря, это место можно было назвать помещением. Но все уже привыкли и как-то внимания не обращали на прогнившие полы, падающую с потолка штукатурку и прочие прелести правосудия.

В день судебного заседания в суд во главе с Йосей пришли все наши свидетели и еще человек тридцать сочувствующих. То, что мы условно назвали помещением, такого количества людей вместить не могло, поэтому часть сочувствующих расположились у входа. Тут же подошел милиционер и поинтересовался, в чем дело. Увидев бородатого Йосю в парадном одеянии, он отошел. Тогда по улицам ходило много разного рода кришнаитов с барабанами, иеговистов с плакатами, просто протестующих, и власти не видели в этом ничего плохого. Гласность, короче.