никакой серьезной наукой заниматься не буду. Я устроился на кафедру русского языка на полставки. Впрочем, все равно остался и у Ивана Михайловича, потому что любил лабораторию, профессора и Сашу.
Саша на море не поехал, на кафедру устраиваться не стал, а сразу поступил в докторантуру. О нем постепенно узнавали, перед ним на Кавказе открывались двери музеев и архивов. Впрочем, если они и не открывались, то Саша добивался своего не мытьем, так катаньем. Однажды, например, директор Пятигорского краеведческого музея показала Саше рукопись основателя шотландской колонии на водах – Патерсона. У Саши загорелись глаза, и он попросил снять копию, но директор сказала: «Давайте поговорим через неделю». В назначенное время Саша пришел, но рукописи на столе не было. Директор начала говорить на разные отвлеченные темы, а когда Саша спросил, нельзя ли сделать копии, обещанные неделю назад, она ответила с улыбкой:
– Вижу, вам понравилась рукопись Патерсона.
– Понравилась, конечно, – отвечал Саша. – Это же никому не известный труд. Я заплачу за копии, сколько бы это ни стоило!
– Да-да-да, – отвечала директор, – вот уж точно, понравилась вам рукопись…
Директор не понимала подлинной ценности этих материалов, но увидев горящий взор молодого ученого, видимо, решила, что из рукописи можно извлечь немалую выгоду, если ее придержать. Она, конечно, пожалела, что показала ее сотруднику провинциального института, а не какому-нибудь московскому коллекционеру и отдавать не собиралась. И так об этом тексте никто бы и не узнал, если бы Саша не поселился в пансионате «Искра» и не ходил бы по утрам, как на работу, в музей, спрашивая, нельзя ли сделать копию. Через неделю Сашу перестали пускать в музей, но он спокойно сидел с томом Куприна у загса на улице Братьев Бернардацци и ждал, пока директор выйдет из здания. Меньше чем за месяц крепость была взята, рукопись напечатана, и Саша, довольный и счастливый, принялся за новые дела.
Благодаря его настойчивости мы собрали почти все уцелевшие работы Николая Яковлевича Динника, Януария Михайловича Неверова, Ильи Яковлевича Чилима и многих других замечательных людей Ставрополья. За несколько лет Саша превратился в ходячую энциклопедию, ему не было еще тридцати, а он уже заканчивал докторскую диссертацию, и Иван Михайлович весьма положительно отзывался о его работе. Саша пользовался безусловным авторитетом среди преподавателей и студентов института. На его лекции иногда приходили с других факультетов, девушки мечтали о нем. И хотя Саша был совсем не красив, когда он начинал говорить, его внешний облик будто изменялся под действием убедительных, горячих слов. Постепенно я вынужден был признать, что Саша выше и умнее меня, сильнее духом, пусть эти волевые качества никак и не проявлялись в прошлом. Хотя нет, был один случай еще в школе, который я часто вспоминал, когда видел, как Саша работает.
В десятом и одиннадцатом классах у школьников всегда много забот: все идет к тому, что нужно определяться в жизни, и мы старались попробовать себя в разных делах – олимпиадах, конкурсах, спорте. Я, помню, ездил то на олимпиаду по биологии, то по географии и даже занимал высокие места. Саша тоже пытался принимать участие в олимпиадах, но получалось у него неважно. Однажды, перед зимними каникулами в десятом классе, учитель физкультуры объявил соревнования по боксу. Мой отец занимался боксом, и немного подучил меня, так что я сразу записался на турнир. В школе я легко победил всех, а на городском этапе проиграл в финале, и мне дали большую синюю грамоту за второе место. Но это неважно, важно вот что: на школьном первенстве среди участников оказался Саша. Зачем он решил выступать, не знаю – может, смелость свою хотел проверить, но ему удалось подняться на ринг всего один раз. В первом же бою он уступил Грише Арзуманову, который боксировать не умел, но был мускулистым и здóрово махал кулаками.
Во время боя я сидел на лавке и следил за Сашей, очень уж выразительный контраст был в этой сцене. Саша уступил достойно – по очкам, но трижды во время боя был в нокдауне. И вот сейчас, вспоминая его лицо, я понимаю, что Саша всегда имел крепкую волю, всегда был способен к концентрации внутренних сил. Когда Грише удавалось провести сильный и точный удар или мощную серию выпадов, Саша, как подкошенный, падал на ринг.
– Лежи уже! – кричали ему ребята. – Хорош!
Но Саша поднимался и смотрел вперед, стараясь сфокусировать взгляд. Несколько секунд он выглядел растерянным и беспомощным, неприятно покачивал из стороны в сторону головой, будто вместо шеи у него была мягкая пружина, но спустя мгновение собирался, выпрямлялся, переставал сутулиться, ясно и смело смотрел вперед. И в этом взгляде было такое напряжение, такая непреодолимая твердость, уверенность, что Арзуманов даже закрывал лицо перчатками, ожидая Сашиной атаки. Но Саша не атаковал, потому что ничего не смыслил в боксе, и через девять минут с большим синяком под глазом сел рядом со мной на скамейку. Мы потом шутили, что фонарь под глазом – это очень удобно. Если придется, например, провожать девчонку ночью домой, всегда можно осветить дорогу.
И вот сейчас Саша был в дороге. Он обещал вернуться к Новому году, потому что мы всегда встречали вместе Новый год, но не вышло. Саша полетел в Грузию, чтобы найти рассказы, стихи и роман Владимира Игнатьевича Соколовского – писателя XIX века, который был сослан в Ставрополь и здесь умер. Соколовского мало кто помнил, только фрагменты его стихов печатали еще в советское время малотиражные журналы. Месяца два назад Иван Михайлович получил из архива небольшое произведение «Рассказы сибиряка», и Саша, прочитав его с восхищением, загорелся идеей собрать все имеющиеся тексты Соколовского и издать отдельной книжкой. После Бентковского и Прозрителева ничего, казалось бы, сложного в этом деле не было – Соколовский написал совсем немного. Проблема заключалась в том, что центром Кавказского учебного округа в XIX веке был не Ставрополь, а Тифлис, и, естественно, все выходившие в то время книги в первую очередь попадали в библиотеки Тифлиса, а значит, нужно было ехать в консульство Швейцарии в Москве, и оформлять визу в Грузию. Я бы в жизни никогда не взялся за такое дело, а Саша взялся: он целый месяц за собственный счет жил в какой-то гостинице барачного типа, ел в социальных столовых, почти не пользовался телефоном и, как всегда, добился своего. Он должен был прилететь в Ставрополь вечером тридцатого декабря с копией романа «Одна и две, или любовь поэта», поэмами «Хеверь», «Мироздание» и стихами, но в Москве была нелетная погода.
В