И еще парочку раз я прибегал к способности в непростых ситуациях. Я даже стал ощущать эмоции постороннего человека в такие моменты. Но так же понял, что злоупотреблять этим не стоило. Не говоря о моральной стороне, подобное манипулирование выглядело чем-то неприятным. Да и уставал я очень сильно. Поэтому при следующем посещении Старобогатовых я сумел воспользоваться моментом и отыграл все обратно, внушил Вере полное к себе безразличие. С тех пор я дал себе слово, что на близких людях и на девушках этим пользоваться не буду. Внушать страх или любовь слишком уж подло.
А потом я окончил гимназию и сдал все необходимые экзамены для поступления в Николаевское кавалерийское училище. Также мне пришлось пройти серьезную военную комиссию. Туда принимали лишь потомственных дворян с семнадцати лет. Семнадцать лет мне исполнялось в сентябре, но данная мелочь не стала причиной отказа.
— Так, Мишенька, ты ничего не забыл? — раз за разом спрашивала меня мама, собирая вещи в два больших чемодана. Кроме одежды и книг я положил несколько полюбившихся безделушек, блокнот, писчие принадлежности и прочие мелочи. А мать сунула три горшка с гостинцами для Хмелёвых. В одном был гречишный мед, во втором — соленые боровики, а в третьем — малиновое варенье.
Собирали меня всей семьей. А на прощальный обед приехали все знакомые.
— Ах, вот и стал ваш Михаил справным юнкером, Елизавета Максимовна, — Илья Артамонович хлестал водку стаканами и воинственно подкручивал усы. — И по правильному пути пошел. А значит, в нашем полку прибыло!
Отец Василий дал рекомендации жить по совести и зазря простых солдат не обижать — когда они у меня появятся.
Застолье вышло невеселым, несмотря на солдатский юмор бывшего ротмистра, который мне очень нравился.
— Первым делом усы отрасти, Миша, — советовал он, пьяно прищурив глаз. — Для гусара усы — как подковы для коня. Никуда без них, — он захохотал, очень собой довольный.
Брат Митька смотрел на меня печальными глазами, а впечатлительная сестренка Полина разрыдалась в голос, словно по покойнику.
— Не бойся сильных, не льсти и не лебези, — отец на прощанье положил мне руку на плечо. Чем-то его напутствие напомнило те слова, что Дартаньян-отец говорил Дартаньяну-сыну, когда последний отправился покорять Париж. — А появится шанс — не упускай его. Мы в тебя верим.
— Пиши нам, Мишенька, не забывай, — мать троекратно меня перекрестила, поцеловала и долго махала платком, глядя как я сажусь в бричку и уезжаю.
Я оглянулся в последний раз. Отец, мама, братец и маленькая сестренка. Мне будет грустно без них. Они — замечательные люди и моя семья.
Так я поехал в Петербург. С собой я вез два потертых кожаных чемодана, письмо к Хмелёвым, у которых рассчитывал остановиться на первые несколько дней и сто пятьдесят рублей денег, данные отцом. Для того времени это была весьма приличная сумма. Особенно для семнадцатилетнего юноши.
Впереди меня ждал Николаевский вокзал и поезд до Санкт-Петербурга.
Глава 2
Билет второго класса до Петербурга стоил 12 рублей, а поезд находился в пути 22 часа. Я взял билет, который в простонародье называли «картонкой» и отошел к Федору — молодому извозчику, который служил в нашей семье.
— Купили билет, барин? — поинтересовался он, почесывая спину вожжами.
— Купил. До отъезда больше часа. Ты пока посторожи вещи, а я пройду, осмотрюсь.
— Посторожу, а то тут людишки ненадежные! — сказал он и красноречиво вздохнул, посмотрев в сторону снующих туда и сюда торговцев. Мы находились на Каланчевской площади. Прямо перед нами возвышалось двухэтажное здание Николаевского вокзала с часами на небольшой башенке. Часы показывали двенадцать сорок дня.
Вокруг толкались многочисленные извозчики. Они безостановочно подъезжали, высаживали седоков, забирали новых и отъезжали. Пассажиры сильно отличались внешним видом. И тут сразу становилось видно, у кого какой достаток и чин. Благородные дамы носили платья и были затянуты в корсеты. Независимые и уверенные в себе офицеры курили папиросы. Студенты сбивались в отдельные группы. Чиновники надевали сюртуки, а священнослужители — рясы. Рабочие носили картузы, удобные брюки и сапоги, а крестьяне — лапти и косоворотки. Ротозеи крутили головами и тыкали пальцами в прохожих. В стороне, у столба с фонарем, зорко наблюдал за всеми бородатый городовой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Вообще, борода и усы считались чуть ли не главным признаком мужественности и преданности царю-батюшке. Некоторые умудрялись выращивать такие заросли, что походили на диких орангутангов.
На площади было много суеты, криков и шума. Но это для Москвы 1863 года. По сравнению с Москвой и Октябрьским вокзалом, что я помнил по 21 первому веку, здесь все напоминало оживленную деревню.
Продукты стоили невероятно дешево. Федору я купил два соленых огурца за копейку, кулебяку за десять и «мартовское» пиво за тринадцать.
— Ох, барин, у самого-то денег не останется, — посетовал мужик, но по лицу его расплылась довольная улыбка.
Оставив его перекусить, я прогулялся по округе. Прямо за вокзалом находился Красный пруд, лесок и Красносельская улица. Над строениями торчала водонапорная башня. На Новой Басманной, с южной стороны, виднелась колокольня церкви Петра и Павла, а чуть ближе — Торговый банк.
Я прошелся по улице Домниковой, свернул на Докучаевский и по Грохольскому переулку вышел к Ботаническому саду Московского Университета.
Мне нравилось осматривать Москву и сравнивать ее с тем, какой она станет спустя сто шестьдесят лет. Удивительное дело, как все может поменяться.
И все равно, Москва казалась не только уютной, но и какой-то провинциальной. Множество деревянных домов на каждой улице, простые нравы и одежды — все буквально говорило о том, что город лишь начинает облагораживаться и строиться.
В буфете для второго класса я наелся густыми наваристыми щами, жареной куриной ножкой с картошкой и баранками с чаем. Обед обошелся в тридцать шесть копеек. Хотя, покупательная способность рубля в разное время отличалась существенно. Для простых людей цены так же кусались, как и в мое время.
Подали поезд. Им оказался маленький черный паровозик с красными колесами, под номером 171. К нему прицепили тендер с углем, один багажный и пять пассажирских вагонов, выкрашенных в синие, желтые и зеленые цвета. Двухосные вагончики рождали ассоциации с миниатюрными коробочками на колесах.
Самыми престижными считались синие вагоны первого класса. Билет в них до Петербурга стоил 19 рублей. Федор занес вещи в желтый вагон второго класса. Я попрощался с кучером и занял место на мягком диване у окна. Ручки дверей, вешалки и различные металлические детали сверкали начищенной медью. Зеленые вагоны относились к третьему классу, и проезд в них обошелся бы мне в 7 рублей. Там царила невероятная простота — люди пели песни, лузгали семечки, плакали и смеялись. Я не сторонился простых людей, но и экономить не стал. Тем более, на первой поездке в Петербург. Да еще и почти сутки в дороге.
— Учиться едете, юноша? — ко мне с покровительственным тоном обратился солидный пузатый мужик в начищенных скрипящих сапогах и черном сюртуке. На жилетке висела серебряная цепочка от часов. Он снял с головы картуз и отер пот красным платком. Его сопровождала объёмная тетка и девушка с сонным и простоватым лицом. Они сели рядом. Все трое выглядели основательно и важно, с замашками на хороший доход. — Купец третьей гильдии Прохоров Савва Афанасьевич с супругой и дочерью.
Он представил семью. Пришлось и мне назваться. Женщина сразу принялась тараторить обо всем подряд, с потрясающей наивностью вызнавая у меня все планы, мечты и надежды, да еще и советов успев надавать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Трудненько вам придется в столице, коль вы такой молчаливый. Гордецам нелегко себе путь наверх пробить! — посчитала своим долгом напомнить она, видя, что я не настроен откровенничать. Да, нравы здесь царили ветхозаветные. С одной стороны, это мне нравилось, но временами доставляло нешуточное раздражение. — Там люди ух какие ушлые. Дашь палец, руку откусят. Мы-то их знаем.