— Как ты думаешь, почему этот человек был так добр к нам, Белла? — спросил мальчик, глядя, как прямая фигура исчезает в прозрачных клубах тумана, опускавшегося по полям к низине. — Ты считаешь, он догадался, кто мы такие?
— Как он мог догадаться? Это просто жалость, жалость, которую благородный человек испытывает к издыхающей собаке. Нужно привыкать к такому отношению. — В ее голосе звучали негодование и гордыня. Но насколько правильным было ее утверждение? Она и сама не была в нем уверена. Могло бы показаться странным, что за внешней холодностью незнакомца ей почудилось неравнодушное к ним отношение. Хотя это могло быть всего лишь игрой ее воображения. Но в минуту полного одиночества ей страстно хотелось верить в хорошее. Изабелла стряхнула с себя грезы.
— Ну же, — сказала она, решительно беря Ги за руку, — войдем в дом.
Глаза всех мужчин были прикованы к ней, когда они входили в жалкую хижину. Девочка прошла вперед с таким достоинством и самообладанием, что сидевшие на скамье у огня поспешно подвинулись, чтобы освободить для них место. Им был обещан завтрак, а так как практичность была основной чертой характера Изабеллы, она собиралась во что бы то ни стало получить его перед началом длинного дня.
Повозка Тода была нагружена бесформенными мешками с овощами: картофелем, репой, брюквой, морковью. Предупрежденный Исааком возница, ворча, сделал что-то вроде гнезда из мешков и старого рваного одеяла, где они должны были ехать, испытывая толчки, тряску, страдая от ушибов и дрожа на ледяном ветру, от которого не защищал даже толстый шерстяной плед, оставленный путешественником. Если ехать напрямик, дорога не была бы долгой, но Тод должен был доставить заказанные овощи и забрать товар, поэтому приходилось отклоняться от прямого пути на изрезанные глубокими колеями проселочные дороги, запруженные грязью и разбитые копытами домашних животных. Уже после полудня каждая косточка в хрупком теле Изабеллы ныла от боли.
Жена одного фермера, увидев их, пожалела и дала кусок черствого пирога, а в другой раз служанка вынесла чашку козьего молока, от которой Ги презрительно отвернул нос. Утомленный проведенной на корабле ночью большую часть дня он проспал, положив голову Изабелле на колени. И все это время она была предоставлена своим мыслям. «Я не хочу вспоминать, — говорила она самой себе. — Я не должна вспоминать. Я должна думать о будущем, а не о прошлом». — Она пыталась отвлечься от мрачных мыслей, рассматривая местность, по которой они проезжали: суматошный городок Рай с его булыжными мостовыми и красивой церковью на высоком гребне горы, простиравшийся вдаль песчаный берег, где ветер нанес огромные дюны, и море, плещущееся мягко, как молоко. Потом они выехали на болото. Поля, изрезанные дренажными канавами, тянулись до горизонта, — и ни единого деревца, лишь колышущиеся тростниковые заросли да высокие шуршащие травы и сотни, тысячи овец, отягощенных богатым руном, специально выведенных для этих обильных пастбищ на напоенных водой лугах. Но как она ни старалась их прогонять, воспоминания возвращались, полные ужасающе ярких картин, от которых она не в силах была оградить свой мозг.
Неужели всего год назад они были так счастливы в прекрасном фамильном замке с его великолепными садами, зелеными лужайками и тенистыми аллеями, где они играли в прятки и бегали со своими собаками? Прошли солнечные дни, заполненные маленькими радостями. Начавшиеся в Париже волнения казались лишь отдаленной угрозой, о чем отец и дедушка, понизив голос, часто говорили. Но как это могло коснуться безмятежного детства? Хотя временами у Изабеллы возникало ощущение того, что над ними нависает тень, как в те горестные несколько месяцев после рождения Ги, когда заболела и умерла их мать.
Потом вдруг все изменилось. Появились чужие люди в красных колпаках[3] и трехцветных шарфах. Они шумели на деревенской рыночной площади, вздымая руки к небу, будто призывая Божий гнев на все вокруг. Одного из них Изабелла видела, когда проходила по деревне со своей гувернанткой. Мадемуазель Жюли сказала ей испуганным шепотом: — Не прислушивайтесь. Не дайте скверне проникнуть в ваши уши. — Но это было не в их власти. Никто не мог бы справиться с этим, это было все равно, что пытаться сдерживать бушующее море.
Замок захватили. Из окна она видела, как сотни людей шагали по подъездной аллее: крестьяне, работавшие на их полях, женщины, которые раньше выкрикивали приветствия и почтительно приседали, когда они с Ги проезжали мимо верхом. Теперь крестьяне были вооружены чем попало: косами, топорами, дубинками, секирами, ружьями, старыми и заржавленными, но пригодными для убийства, — а их дедушка храбро, но тщетно преграждал им путь. И тот ужасный день, когда отец выводил их через черный ход. Мадемуазель Жюли лихорадочно сгребла в кучу плащи, платья, белье, сунула все в карету, а Жан-Пьер, старый кучер отца, все говорил: «Быстрее, быстрее, месье! Быстрее, дети!» — И наконец, самое страшное мимолетное видение: в толпе нападавших — ее любимый дедушка с волосами, обагренными кровью…
Повозка резко остановилась. Ги проснулся и тормошил Изабеллу. Ее воспоминания внезапно оборвались, и она увидела каменные столбы, красивые ворота и длинную, аккуратно посыпанную песком парадную аллею, окаймленную плотной живой изгородью.
— Хай-Уиллоуз, — лаконично объявил Тод и слез с высоких козел. Ги тер глаза и растерянно смотрел вокруг. Возница поставил его на землю и протянул грязную руку Изабелле. — Вот вы и на месте, мисс, — продолжал он не без теплоты в голосе, — удачи вам обоим. Она вам понадобится. Он тяжелый человек, этот сэр Джошуа. Такой старый скряга, у него снега зимой не выпросишь. Придется вам приноравливаться. — Тод улыбнулся, обнажив дюжину черных зубов, снова взобрался на козлы и стегнул терпеливую лошадь. Дети подождали, пока он отъедет, и потом, рука об руку, устало побрели по длинной аллее.
Наконец в слабом свете зимнего дня показался дом внушительных размеров, квадратный, прочный и недружелюбный, с неприветливыми окнами, с закрытыми ставнями. Ни огней, ни лая собак, ни веселой суеты. Они поднялись по ступенькам, и Изабелла уже взялась за медный молоток, чтобы постучать, как вдруг раздался пронзительный юный голос:
— Маме не нравится, когда нищие подходят к парадной двери. Если ты пришла наниматься в кухонные работницы, то надо пойти к черному ходу.
Изабелла оглянулась. Молоденькая девушка в голубой бархатной накидке, отороченной серым мехом, стояла на дорожке, держа на поводке собачку. Удивительно, но именно малыш Ги с вызовом шагнул вперед и сердито сказал: