Он любил свой образ жизни. Ему сейчас сорок с небольшим, и он в хорошей физической форме, которую поддерживает десятикилометровыми пробежками вдоль Тибра каждые два дня. С недавних пор он полностью отказался от сахара. Иногда к нему на улице обращались люди, которые утверждали, что видели его по телевизору. Долгое время это сердило его, тем более что он давно избавился от телевизора и даже не представлял, что там сейчас показывают. Потом выяснилось, что его путают с Жераром Филипом.[9] Кавелли посмотрел фотографии актера и вынужден был признать, что ошибки вполне оправданны, если только исключить то обстоятельство, что Жерар Филип уже умер, причем довольно давно.
Внушительная сумма, которую пять веков назад вручили предку Умберто, теперь лежала на счету Института религиозных дел, больше известного как Банк Ватикана, — и выросла до астрономического размера, благодаря обычным банковским и сложным процентам.[10] И Кавелли, равно, как его предки и потомки, мог совершенно не беспокоиться о своем материальном благополучии, спокойно наслаждаясь жизнью. Его интересы сводились в основном к путешествиям и исследованиям, связанным с историей папства. Изучать жизнь святых отцов начал еще его дед, потом продолжил отец, и эта работа досталась ему в качестве своеобразной части семейного наследства.
Кавелли занимался этим уже в течение девяти лет и теперь дошел до четырнадцатого тома. Иногда его спрашивали, не странно ли это — исследовать Ватикан, живя в нем, на что он удивленно поднимал брови и парировал, что это не более удивительно, чем французу заниматься изучением Франции. Тем более что из-за своего особого положения он гораздо лучше понимал многие тонкости жизни города-государства, чем историки, работающие за пределами Ватикана.
Как правило, он трудился по шесть часов в день. Четыре из них он посвящал собственным исследованиям, изучая понтификаты периода между современностью и правлением Александра VIII, вступившего в должность в 1689 году. Правда, секретные папские архивы обычно становятся доступны историкам лишь через несколько десятилетий после кончины очередного папы. Так, в настоящее время открыли все документы, касающиеся Пия XII.[11] Но на Кавелли эти правила не распространялись. Он имел неограниченный доступ даже в секретный архив Ватикана, что давало ему неоспоримые преимущества перед коллегами. Оставшиеся два часа ежедневного рабочего времени он посвящал тому, чтобы отредактировать тексты отца и деда, причем действительно серьезной правки осталось не так уж и много: чем дальше уходишь в глубь веков, тем меньше возможностей узнать хоть что-то новое о тогдашних папах. Изменений требовал скорее подход: его отец, а тем более его дед, смотрели на изучаемые события в большей степени как католики, чем как исследователи.
Кроме того, два раза в неделю Кавелли читал лекции в качестве приглашенного специалиста в «Ла Сапиенца»,[12] старейшем университете Рима, за что назначил себе чисто символическое жалованье в один евро, поскольку вовсе не желал знакомиться с итальянскими налоговыми органами. В этом состояло еще одно преимущество жизни в Ватикане, где налоги отсутствовали. Когда его спрашивали, зачем ему вообще понадобилось преподавать, коль скоро это не приносит заработка, он неизменно отвечал, что учится у своих студентов больше, чем они у него. Некоторые люди подсмеивались над ним, считая такой ответ шуткой, но он был абсолютно серьезен. Дискуссии со студентами — он сам выбирал тех, кому позволено участвовать в его семинарах, — помогали ему упорядочить мысли.
— Синьор Кавелли!
Он с тревогой взглянул на сестру Фелицию, которая подошла к нему уже совсем близко. Она была старшей сестрой монастыря Матер Экклесиа,[13] который устроил в ватиканских садах папа Иоанн Павел II. Единственная задача сестер состояла в непрестанных молитвах за папу и папскую курию. Их жизнь проходила в покое и созерцании. Но сейчас казалось, что сестра Фелиция не в себе. Задыхаясь, она ухватила Кавелли за рукав пиджака.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Неужели вы еще не знаете, что случилось?
Он покачал головой. Какое-то смутное предчувствие говорило ему, что он и не хочет этого знать.
— Его высокопреосвященство кардинал Фонтана… Он… он… — она уставилась на него широко распахнутыми от волнения глазами, не в силах больше вымолвить ни слова.
V
Новость непрерывно крутили почти по всем телеканалам: «Мертвый кардинал в пустыне Негев». Кавелли вместе с сестрой Фелицией и еще шестью монахинями стоял в телевизионной комнате монастыря Матер Экклесиа, переключая каналы пультом дистанционного управления, пока не добрался до Си-эн-эн, где репортаж только что начался. Из того, что было известно на данный момент, складывалась следующая картина: около девяти часов назад, совершая плановый объезд пустыни Негев, израильский военный патруль наткнулся на брошенный автомобиль «Джип Ранглер». При осмотре машины было установлено, что топливный бак пуст, запасная канистра с бензином отсутствует, при этом ключ находится в замке зажигания. В ходе поисковой операции с использованием вертолета в двух километрах от машины было обнаружено тело кардинала. Проведенное вскрытие лишь подтвердило догадку: смерть наступила от теплового удара. Что заставило пожилого служителя церкви отправиться в подобное место в одиночку и без запаса воды, оставалось совершенно непонятно. Предполагается, что утром он покинул отель «Американская колония» в Иерусалиме, где до этого провел две ночи, а затем приехал на такси к ближайшему пункту «Херц»[14] и там взял напрокат внедорожник. После этого его уже никто не видел живым. При этом имелось еще одно довольно странное обстоятельство — Фонтана был облачен в кардинальскую мантию. Его личность опознали по найденному при нем ватиканскому паспорту. Никаких следов присутствия кого-то или признаков преступления не найдено. В настоящий момент единственной причиной называлось трагическое стечение обстоятельств.
Кавелли опустился на один из дешевых белых пластиковых стульев, расставленных перед телевизором в несколько рядов. Он беспомощно смотрел на сестер. Этого просто невероятно! Эдуардо Фонтана был его хорошим другом. Апартаменты кардинала располагались прямо под жилищем Кавелли. Часто по вечерам они сидели за бокалом красного вина на огромной террасе, наслаждаясь видом закатного солнца над собором Святого Петра, играя в шахматы и дискутируя на самые разные темы. Иногда разговор велся о вполне обыденных вещах, но иногда речь заходила и о вопросах веры. Хоть Кавелли и относил себя к католикам, он не считал себя чересчур религиозным. Скорее он мыслил и рассуждал как агностик: возможно, католическая церковь права в своих догматах, а возможно, и нет. Разве кто-то знает наверняка? Фонтана тоже не претендовал на абсолютное знание, он просто верил. Однако, как и все верующие люди, он прожил свою жизнь так, будто его вера подкреплена точным знанием. В то время как агностики, утверждая, что не знают, на чьей стороне правда, живут так, как если бы они были атеистами. А атеисты, в свою очередь, точно знают, что правы они, хотя это знание — тоже всего лишь вера.
Ключевой загадкой для Кавелли был вопрос: каким образом кто-то решает, во что ему верить? Как правило, возможность выбора веры у человека отсутствует. Все это очень похоже на политические споры: одна сторона твердо настаивает на своей правоте, другая — на своей. Конечно же, большая часть того, что относится к политике, имеет под собой проверяемые факты. Тем не менее и тут выбор не может быть сделан абсолютно беспристрастно. Люди так же вынуждены опираться на мнения авторитетов. Никто не выбирает лагерь намеренно, никто не решается добровольно считать какое-то мировоззрение истинным и отвергать его противоположность.