Читать интересную книгу Граф Карлштайн - Филип Пулман

И тут мне в голову пришла мысль, от которой у меня даже сердце похолодело. Нынче среда; они собираются уезжать завтра, в четверг, и останутся там, как сказал граф, на несколько дней… А это значит, что они будут там и в канун Дня Всех Душ, то есть в пятницу — в ту самую пятницу, когда Замиэль, Дикий Охотник, выезжает на охоту в леса, безжалостно преследуя любое живое существо, какое ему попадется! По слухам, после этой Дикой Охоты на земле находили как будто бы выжженные следы копыт лошадей и диких зверей, умерших, должно быть, от страха, потому что на их телах не было никаких повреждений.

Но ничего этого я сказать Шарлотте и Люси, конечно же, не могла. О некоторых вещах вообще лучше молчать, не то станет еще хуже. Вот и я пока промолчала — до поры до времени.

Глава вторая

А вот одному моему знакомому наверняка понравилось бы в охотничьем домике графа Карлштайна. Этим человеком был мой брат Петер. Ему уже исполнилось восемнадцать, и он был отличным стрелком и охотником, а леса наши знал, наверное, лучше всех. Даже, пожалуй, слишком хорошо знал, потому что всегда мог отыскать и подстрелить неплохую дичь — вот его в итоге и арестовали за браконьерство. Браконьерство! Во времена старого графа Людвига егеря были куда милосерднее к простым людям, зато за лесом смотрели намного лучше, и дичь там водилась в изобилии, так что всем хватало. В общем, теперь наш Петер сидел под замком в полицейском участке, а моя бедная мать с ума сходила от беспокойства. В отличие от меня: уж я-то знала, что такому веселому упрямому парню, как Петер, несколько дней на хлебе и воде ничуть не повредят. Куда хуже было то, что теперь ему вряд ли удастся участвовать в соревнованиях по стрельбе, к которым он несколько лет усердно готовился.

Это были не совсем обычные состязания. Во-первых, они проводились не регулярно — не каждый год и даже не каждые пять лет, — а только тогда, когда главный егерь здешних лесов собирался на пенсию. Разумеется, призы в таких соревнованиях тоже были необычные: сколько-то золотых монет, грамота и медаль, которую прикапывал победителю на грудь сам мэр. Но главное не это. Если победить в таких состязаниях — а в них участвовали стрелки из разных селений, расположенных в соседних с нашей горных долинах, — то можно было получить место главного егеря, ни больше ни меньше! И обрести право полной опеки над всей живностью в наших лесах, как над четвероногой, так и над пернатой. Петер так мечтал об этой должности! И вот теперь угодил в тюрьму. А ведь таких соревнований теперь, возможно, не будет еще долгие годы! Наша бедная мамочка была просто в отчаянии, особенно когда в «Веселом охотнике» начали собираться люди с мушкетами, прибывшие из разных мест.

Я упросила фрау Мюллер отпустить меня часика на два, чтобы сбегать вниз, в деревню, и немного поддержать маму.

И что же я увидела дома? За кухонным столом, глупо улыбаясь во весь рот и держа в здоровенной ручище пирог с голубятиной, сидел ужасный преступник и браконьер — мой драгоценный братец!

— Петер! Что ты здесь делаешь? Тебя что, выпустили?

— Как же, выпустили! — И он запихнул в рот очередной кусок пирога. — Я сбежал!

— Что?!

— Ну да, срезал у констебля Винкельбурга ключ с пояса, открыл замок и выбрался из тюрьмы, — пояснил он. — Жаль, ты не видела, какое у мамы было лицо, когда я тут появился!

И тут я увидела, какое у мамы лицо — она как раз вошла в кухню с целым подносом грязных стаканов. Никогда в жизни я ни у кого не видела такого несчастного лица! Бедная мама! Она так волновалась и дрожала от страха, словно все полицейские Швейцарии уже бросились к нашему дому, грозно топорща усы, чтобы ее арестовать и тут же повесить как соучастницу преступления. А Петер сидел себе и набивал брюхо вкусной едой, довольный, будто щенок, собственной выходкой. Да еще улыбался, дубина стоеросовая!

Нет, он решительно не способен был понять, чего это мы так на него сердимся.

— Да вы не волнуйтесь, они меня даже и не хватятся, — оправдывался он.

— Ну конечно! — воскликнула мама. — Ты теперь беглый арестант, сынок, и находишься в розыске. За твою голову небось и награду назначат, а портрет повесят на стену полицейского участка. Теперь тебе остается только бежать из страны! Ах, если б ты подождал еще хоть недельку…

— И пропустил соревнования?! — возмутился он. — Торчал бы в этой дурацкой камере, как анютины глазки в горшке, да слушал, как другие стреляют? Ни за что! Нет уж, я непременно выйду на ноле, испытаю судьбу! Все равно полицейским будет не до меня. Между прочим, я узнал, что сюда скоро пожалует один знаменитый преступник!

— Кто тебе это сказал? — не поверила я ему.

У меня оставался всего час, и мне хотелось хотя бы печенье испечь, чтобы матери помочь, так что я просто оттолкнула Петера от стола.

— А я подслушал, как сержант об этом рассказывал! — заявил он. — Они получили письмо от начальства из Женевы, и сержант Снитч читал его вслух констеблю Винкельбургу. Имя этого преступника — Бриллиантини. Он итальянец, но сидел в женевской тюрьме, а потом как-то сумел оттуда выбраться, и теперь вся полиция страны просто на ушах стоит.

— Да он ведь куда угодно мог направиться, — сказала мама. — С чего ты вдруг решил, что он к нам завернет? Ох, жаль все-таки, что ты в камере не остался…

— Да нет, сержант Снитч уверен, что Бриллиантини держит путь именно сюда, рассчитывает поживиться наградными деньгами, когда тут соревнования начнутся. Судя по всему, он большой мошенник, этот Бриллиантини, настоящий трюкач. Старина Снитч клялся, что непременно его поймает и получит повышение, а констебль Винкельбург только крякал в ответ — боялся, что ловить этого типа придется именно ему…

Петер прямо-таки зашелся от смеха, и я шлепнула его мокрым посудным полотенцем. Смех моего братца известен всем в деревне, так что если б в баре его услышали, кто-нибудь непременно сообщил бы в полицию, и он снова попал бы за решетку. Только на этот раз уже в наручниках, да и приговор бы получил посерьезнее.

— И что же ты намерен делать? — спросила я. — Здесь ведь тебе оставаться ни в коем случае нельзя.

— Конечно, можно!

Мама ничего не сказала, только тяжело вздохнула и вышла из кухни.

— Нет, нельзя! — рассердилась я. — И не глупи! Ведь мама до смерти изведется от страха за тебя. И где ты тут собрался прятаться? На конюшне? В погребе? Ты же минуты спокойно посидеть не можешь! Тут же высунешь свою дурацкую рожу в окошко — захочешь поздороваться с Руди или с Ганси, или чмокнуть в щечку Ханнерль, или пострелять перед соревнованиями, а потом тебе захочется ноги размять, и ты, забыв обо всем, двинешь на улицу прямо через зал, а заодно и остановишься, чтобы со знакомыми поболтать… Уж я-то тебя знаю, Петер! Ты совершенно безответственный тип!

— А ты… ворчишь, как старая бабка! — буркнул он. — Будто и родилась старой ворчуньей! Ворчишь, ворчишь, ворчишь… А на самом деле ничего и не понимаешь! Хочешь, скажу, что я теперь сделаю? Сперва дня три отсижусь в подвале, буду свой мушкет чистить и о состязаниях думать. Ну и кое-какие упражнения буду делать, руки укреплять, чтоб не дрожали. Да я все на кон поставил ради этих соревнований! Понимаешь, Хильди? И я намерен победить во что бы то ни стало! А ты меня безответственным называешь… Знай: в душе я кремень, твердый орешек и могу быть спокойнее и холоднее самого глубокого лесного озера. Ты себе даже представить не можешь, каким я могу быть! Кстати сказать, это мне и стрелять так метко помогает. А уж когда придется стрелять ради такой награды, так я буду спокойней горы. Вот увидишь! Нет, ты меня совсем не знаешь, Хильди…

Конечно же, я его знала, дуралея несчастного! Но на меня его слова все равно сильное впечатление произвели. Он никогда со мной так раньше не говорил — так спокойно и серьезно. У меня даже мелькнула мысль: а что, если он и впрямь сумеет победить? Но говорить ему об этом я не стала.

— Ладно, если хочешь спрятаться в подвале, то лучше поскорей туда полезай, — сказала я ему. — И учти: если я услышу от мамы хоть слово о том, что ты снова вздумал куролесить, то обещаю тебе: я сама пойду и приведу сюда сержанта Снитча. Мама-то никогда этого не сделает, характер у нее уж больно мягкий, зато я сделаю, предупреждаю в последний раз.

— Да ладно тебе, иду я, иду. — Петер взял свой мушкет и полез в подвал, вдруг став таким тихим и послушным, как мальчики из церковного хора перед мессой.

Я вытащила печенье из духовки и собралась уже бежать назад, в замок, но сперва решила рассказать маме о планах Петера. Мы разговаривали очень тихо, в дальнем уголке, чтобы никто не подслушал.

— Наш Петер — хороший мальчик, — кивнула мама. — Но скажи на милость, разве можно ему будет показаться на людях, да еще и в состязаниях участвовать?! Ведь его сразу же арестуют! Ах ты господи…