Вот так и пошло-поехало. Наш маленький дом-ностальжи из натурального дерева густо, медово наполнился счастьем. Оно было настолько в порядке вещей, что мы переставали его замечать. Словом, все было как раньше. Даже ругань — куда ж без нее? Наверно, мы нарочно время от времени устраивали себе эти гонки, нарочно и понарошку, чтобы на самом деле такого не было. На самом деле такого и не бывало. Поймите правильно, все было всерьез, до собирания вещей и, как уже упоминалось, хлопанья дверями (отдельным пунктом). Спустя какое-то время начиналось кружение по дому с неявной целью случайно встретиться, попереглядываться, повздыхать- и с этого, как правило, начинался хэппи энд.
Однажды он ворвался в мой кабинет с воплем:
— Что это, Ниэсс? Я сошел с ума?
В его руке трепыхался листок бумаги, исписанный его собственным — моего Хайле — почерком:
Тебя моим ожогом жжет и бьет моим ознобом. Я умираю третий год, и мы устали оба.
Я верил: проще и нежней мы станем на прощанье, бесценных предпоследних дней прозрачное звучанье не исказит ни окрик злой, ни раздраженный шепот. Двуручной ржавою пилой нам стал последний опыт.
И наболевшись чувства спят, как нарыдавшись — дети. Я говорил, что без тебя не стану жить на свете.
И я тебя не обманул. Но смерти ожиданьем я разделил одну вину — на два страданья.
И скоро кончится одно с моим последним сроком. Тебя не обманул я, но — но предал ненароком.
И вот, за то, что буду жив и виноват недолго, я стал капризен, зол и лжив, но, знаешь, — ненадолго.
И будешь ты уже не мной когда-нибудь утешен. Но покидая путь земной я снова стану нежен.
И мы тогда не вспомним слов, но вместе мы заплачем. Поверь, что все еще любовь, и не иначе.
— Что это, Ниэсс? Я не помню, откуда это. Я никогда не читал этого. Что это? Это же мой почерк, правда, Ниэсс?
Мне нечего было ответить, но ответить было необходимо. Спасла версия.
— Дружочек, мне не хотелось тебе говорить… Мы ехали в Тампу и так получилось… Мы попали в аварию. Мне — ничего, но ты же сидел рядом, а место рядом с водителем — самое опасное, ты же знаешь…
Получилось: он поверил мне.
Самое странное, что никакого раздвоения в моем отношении к нему не произошло. Он стоял с этим листком, написанным другим человеком, то есть, черт, просто человеком, настоящим Хайле — и в то же время он и был тем самым Хайле, который написал и спрятал в библиотеке эти стихи, зачем, уж не знаю. Мне как раз его и хотелось об этом спросить, того, кто стоял передо мной, хотя ясно было, что он этого знать не может.
Может быть, со временем он понял бы больше. Может быть, он понял бы все. Но пока обошлось. И мы жили, не заглядывая вперед, ни я, ни он, потому что нам было и так хорошо, и здесь, то есть сейчас.
Тут грянул запрет. Конечно, все средства массовой информации только об этом и вопили. Одни раздували грязные истории о сексуальной эксплуатации моделей с высокоразвитой психикой как у частных владельцев, так и в сети публичных домов, другие настаивали, что такое решение и не решение вовсе, что, раз уж выпустили джинна из бутылки, надо же понимать, что обратно его не загонишь, и лучше запретить производство андроидов вообще / только высокоразвитых моделей / только примитивных моделей / дать высокоразвитым гражданские права / демонтировать всех к такой-то матери / производить только примитивные модели. Обо всем этом дискутировали и раньше. Но только теперь эти проблемы попали в поле зрения Хайле. Сначала он фыркал: не знают уже, чем заняться. Потом завяз. С удивлением обнаружил массу литературы по теме в библиотеке.
— Умеют некоторые собирать хлам! Когда и откуда это все взялось?
В общем, мы по-новой перечитали Бредбери и Шекли, Саймака и Дика. И конечно Кларка с его космонитами. Там есть одна сцена. Главный герой с андроидом находятся в столовой и для конспирации андроиду приходится сделать вид, что он ест. После андроид объясняет, что у него внутри есть такое приспособление, упаковывающее абсолютно неповрежденную и стерильную пищу, и предлагает напарнику подкрепиться, если он голоден. Хайле скорчил такую рожу, будто его сейчас стошнит… Я крепился.
В общем, мы все это перечитали еще раз. Только теперь рядом со мной сидел самый настоящий андроид, оказавшийся к тому же вне закона. То еще чтение на такой случай, скажу я вам. И андроид не подозревает о том, что все трагические ситуации, выдуманные сто лет назад, непосредственно касаются его. Андроид, который уверен в том, что он — человек. Самый настоящий счастливый человек. Такой же как я.
За ним пришли около полудня. Он заканчивал свою новую картину: «Выброшенные бурей на неизвестный берег». Там были изображены мы. Он не мог ничего знать, но он был — Хайле, и он все чувствовал.
Представить себе только, что сейчас ему скажут, что он — всего лишь подделка, робот, двойник, муляж возлюбленного… Заберут на демонтаж, повезут на склад, где сотни таких как он. Не таких. Он — Хайле, мой живой Хайле, настоящий, любящий, уверенный в том, что он и есть единственный он.
Мне позволили это сделать. У меня давно был приготовлен подарок к его дню рожденья — браслет из золотистых камешков с Пресьосы. Он всегда любил блестящие цацки. Наверху, в его мастерской, его рука доверчиво протянулась ко мне, и он закрыл глаза. Но мне хотелось еще увидеть, в последний раз, эти серые, самые серые в мире…
— Хайле…
Он вытянул руку, любуясь камнями. Взять ласково, выше локтя, и чуть надавить, увидеть удивление в его самых серых в мире глазах — и прижать сильнее. Все.
Три года спустя дверь со скрипом отворилась, впуская меня в мой — теперь уже только мой — дом-ностальжи из натурального дерева. Давно не топтанные половицы скрипели, как старые девы. Не знаю, зачем было жить. По инерции, наверно. Или затем, чтобы оплакать теперь уже — неотменимо и окончательно — смерть. Да, под магнолией покоились контейнеры с пластиночками, но не было уже фирмы, которая взялась бы за наш заказ.
Дом остался за мной, и счета в банке, и акции Спейс Транс выросли значительно, но не было никого, кто решился бы произвести незарегистрированного андроида с расширенной памятью, высоким уровнем сознания и восприятия, полнофункционального и т. д. Все. Теперь их место было в космосе, на вредных для людей производствах, для которых их производили со специфическими характеристиками, повышенной резистентностью к неблагоприятным факторам, без комплексов и синдромов, а также без гражданских прав.