Поэма «ОТЕЦ»
А. Г. И-ву
Все сердце у меня болит,Что вдруг ты стал прихварывать,Но мать об этом не велитС тобою разговаривать.
Наверно, сам ты не велел,А матери – поручено.Пуд соли я с тобою съел,Теперь уж все изучено.
Я раньше слишком зелен был,Себе недотолковывал,Как смолоду бы жизнь прожил,Не будь тебя, такого вот —
Такого вот, сурового,С «ноль-ноль», с солдатской выправкой,Всегда идти готовогоПо жизни с полной выкладкой!
А вот как сорок с лишним летВдали от вас исполнилось,Невольно, хочешь или нет,Вся жизнь с тобою вспомнилась,
С того начала самого,В Рязани, на Садовой,Где встретился ты с мамоюИ я при ней – готовый.
Единственный и неродной…И с первой стычки – в угол!Теперь я знаю, что со мнойТебе бывало туго.
Но взял меня ты в оборот,В солдатскую закалку,Как вотчим струсит, не возьмет,Как лишь отцу не жалко.
Отцу, который наплюетНа оханья со сплетнями:Что не жалеет, чуть не бьетРебенка пятилетнего,
Что был родной бы, так небосьНе муштровал бы эдак!Все злому вотчиму пришлосьСлыхать от дур-соседок!
Не знаю, может, золотымТо детство не окрестят,Но лично я доволен им —В нем было все на месте.
Я знал: презрение – за лень,Я знал: за ложь – молчание,Такое, что на третий деньСознаешься с отчаянья.
Мальчишке мыть посуду – крест,Пол драить – хуже нету!Но не трудящийся не ест —Уже я знал и это.
Знал, как в продскладе взять паек,Положенный краскому,Как вскинуть вещевой мешокИ дотащить до дому,
Как в речке выстирать бельеИ как заправить койку,Что хоть в казарму ставь ее —Не отличишь нисколько!
Пожалуй, не всегда мой трудБыл нужен до зарезу,Но ты, отец, как жизнь, был крут,А жизнь – она железо;
Ее не лепят, а куют;Хотя и осторожно —Ей форму молотом дают,Тогда она надежна.
Зато я знал в тринадцать лет:Что сказано – отрезано,Да – это да, нет – это нет,И спорить бесполезно.
Знал смолоду: есть слово – долг.Знал с детства: есть лишения.Знал, где не струсишь – будет толк,Где струсишь – нет прощения!
Знал: глаз подбитый – ерунда,До свадьбы будет видеть.Но те, кто ябеда, – беда,Из тех солдат не выйдет.
А я хотел солдатом быть.По улице рязанскойЯ, все забыв, мог час пылитьЗа ротою курсантской.
Я помню: мать белье кладет…– Ну как там, долго ты еще? —В бой на Антонова идетПехотное училище.
Идет с оркестром на вокзал,И мой отец – со всеми.(Хотя отцом еще не звалТебя я в это время).
А после – осень, слезы жен,Весь город глаз не сводит —Ваш поредевший батальонПо улицам проходит.
И в наступившей тишине,Под капли дождевые,– Вон папа, – стиснув руку мне,Мать говорит впервые.
– Вон папа! – Утренний развод.Приезжему начальствуОтец мой рапорт отдает,Прижавши к шлему пальцы.
– Вон папа! – С ротою идет,И глаза не скосит он.А рота – лучшая из рот,Мишени все как сито!
Бегу к курилке во весь дух,А там красноармейцыУже выкладывают вслух,Что у кого имеется:
Что не дождешься похвалы,Натрешь мозоль – не верит!Что после стрельб подряд стволыУ всех аж глазом сверлит!
Гоняет в поле, в снег и в грязь,Хоть сам и хлипкий с виду…Стою и не дышу, боясьНарваться на обиду.
Но старшина, перекурив,Подбить итог берется:– Строг, верно, строг. Но справедлив,Зазря не придерется.
Согласен я со старшиной:С тобой и мне несладко!Ты как с бойцами, так со мной,Дня не проходит гладко!
Зато уж скажешь раз в году:– Благодарю за службу! —Я гордый, как солдат, иду,Похвал других не нужно.
Солдатом быть – в твоих устахОбширнее звучало,Чем вера в воинский устав,Как всех начал начало.
Не всем в казарме жизнь прожить,Но твердость, точность, смелость,Солдатом-человеком быть —Вот что в виду имелось!
Чтоб на любом людском посту,Пускай на самом штатском,За нашу красную звездуСтоять в строю солдатском!
Так в детстве понял я отца:Солдат! Нет званья лучшего!А остальное до концаУж на войне доучивал.
Ни страха в письмах, ни тоски,За всю войну – ни слова,Хотя вы с мамой старикиИ сына нет второго.
Лишь гордая твоя строкаИз далека далекого:Что хоть судьба и нелегка,Солдат не ищет легкого!
Как часто я себя пыталВойны годами длинными:Отец лежал бы или всталСейчас, вот тут, под минами?
Отец пополз бы в батальон,Чтоб все яснее ясного?Иль на КП застрял бы он,Поверив сводке на слово?
Как вспомню прошлую войну,Все дни ее и ночи, —Ее во всю ее длинуСо мной прошел мой вотчим.. . . . . . . . . . . . . . . .Скажу с собой наедине,Что годы пролетают,А мужества порою мнеИ нынче не хватает.
Не скажешь вдруг ни «да», ни «нет».Но сердце правду знает —И там, где струсил, лег в кювет, —Там душу грязь пятнает.
Нет хуже в памяти рубцов,Чем робости отметины,За каждую, в конце концов,Быть самому в ответе мне.
Смешно, дожив до седины,Поблажек ждать на юность.И есть вина ли, нет вины —Я с жалобой не сунусь.
А все же, как тогда, в войну, —И, может, это к лучшему, —Нет-нет и на отца взгляну:Как он бы в этом случае?
Я вслух об этом не спрошу,В дверь лишний раз не стукну,Но вот сижу сейчас, пишуИ помню неотступно,
Что свой дохаживает векПоходкою упрямойБесстрашный старый человек,Невидимый судья мой;
Один из тех, на первый взглядНегордых и невзрачных,Про жизнь которых говорят:Вся, как слеза, прозрачна!
Он по бульвару в двух шагахОт вас прошел недавно,Старик в фуражке, в сапогахПотертых, но исправных.
В шинельке, что ни я, ни матьНи ласково, ни грубоЕму не можем обменятьДесятый год на шубу.
Прошел, на лавочку приселСо стопкой старых книжек,Но вместо чтенья на прицелВзял драку двух мальчишек.
И заревевшему мигнул,Совсем как мне когда-то:– Эк панихиду затянул!А ведь пойдешь в солдаты…
Не обязательно войнуСтарик имел в виду.Быть может, просто целину,Труд, подвиги, беду…
Но на чужого старика,Сказавшего так грубо,Мать плачущего паренькаСкривила злые губы!
Ее-то сын уж так ли, сякМинует лямку эту!Способный мальчик, не дурак,Других служить, что ль, нету?
Старик глядит глаза в глаза,И женщина не сразу,Но понимает, что нельзяСказать ей эту фразу;
Она под взглядом старикаМолчит на пользу сыну,Уже унявшему покаСвой рев наполовину.
Старик уходит. Он встает,В ногах смиряя боль,И на обед домой идетК пятнадцати ноль-ноль.
Идет, упрямый и прямой,Враг старости смиренной,Злой вотчим! Добрый гений мой:Пенсионер военный.
1956–1958Вольные переводы из Р. Киплинга
ГИЕНЫ
Когда похоронный патруль уйдетИ коршуны улетят,Приходит о мертвом взять отчетМудрых гиен отряд.
За что он умер и как он жил —Это им все равно.Добраться до мяса, костей и жилИм надо, пока темно.
Война приготовила пир для них,Где можно жрать без помех.Из всех беззащитных тварей земныхМертвец беззащитней всех.
Козел бодает, воняет тля,Ребенок дает пинки.Но бедный мертвый солдат короляНе может поднять руки.
Гиены вонзают в песок клыки,И чавкают, и рычат.И вот уж солдатские башмакиНавстречу луне торчат.
Вот он и вышел на свет, солдат, —Ни друзей, никого.Одни гиеньи глаза глядятВ пустые зрачки его.
Гиены и трусов и храбрецовЖуют без лишних затей,Но они не пятнают имен мертвецов:Это – дело людей.
* * *
Серые глаза – рассвет,Пароходная сирена,Дождь, разлука, серый следЗа винтом бегущей пены.
Черные глаза – жара,В море сонных звезд скольженье,И у борта до утраПоцелуев отраженье.
Синие глаза – луна,Вальса белое молчанье,Ежедневная стенаНеизбежного прощанья.
Карие глаза – песок,Осень, волчья степь, охота,Скачка, вся на волосокОт паденья и полета.
Нет, я не судья для них,Просто без суждений вздорныхЯ четырежды должникСиних, серых, карих, черных,
Как четыре стороныОдного того же света,Я люблю – в том нет вины —Все четыре этих цвета.
ДУРАК