Читать интересную книгу Первый разведвзвод - Алексей Кейзаров

— Ну, дай мне, — клянчу уже не первый раз.

— Не мешай, — отзывается Славка и свысока смотрит на меня, будто я не его друг. Потом нехотя протягивает ножовку. Но тут же отдергивает и снисходительно спрашивает: — А не испортишь?

Эх, ответил бы тебе, задавака. Да нельзя: не даст пилку.

— Я потихоньку. — А рука уже сама тянется к ножовке, сжимает горячую ручку.

Ура! Вот это работа! Жиг-вжиг, жиг-вжиг! — и отлетает кусок. Жиг-вжиг, жиг-вжиг! — и второй.

Вот и целый десяток отрезал. Щупаю лоб и нос. О, теперь и у меня пот! А раз пот, значит, я парень что надо: могу работать! Дед Кузьма так всегда говорит.

Он уже заканчивает первых два ряда. Стучит и стучит молотком. Как дятел! Гвозди будто сами лезут в дощечку. Правда, не всегда. Попадется дощечка-пропеллер, гвоздь отпрыгнет, зазвенит, будто жалуясь, и упадет на землю.

— Пересохли, — ворчит дед Кузьма. — Ваша работа. Разбросали на солнце…

Мы, конечно, молчим. И чтобы хоть как-либо загладить свою вину, сразу же вчетвером ищем гвоздь. Дед, усмехаясь в бороду, ворчит, но уже добродушно:

— Да ладно вам, ладно. Подумаешь, пропажа — гвоздь…

Пропажа — не пропажа, а все-таки мы виноваты, что пересохли дощечки, поэтому гвозди и не хотят забиваться. Как это мы раньше не додумались сложить дощечки в штабеля?.. А дед Кузьма, будто в отместку, сбрасывает тонюсенькую, видно, ни на что не пригодную дранку и говорит:

— Вот эта в самый аккурат. Для сабли.

А мы и не смотрим в ту сторону. Мы только быстрее снуем по лестнице и так загружаем настил, что старик командует:

— Довольно. Пора отдохнуть, — и сам садится на лату. Его деревяшка, что дуло зенитки, нацелена вверх. Как он крышу будет крыть, когда с настила не достанет?

— Поживешь — увидишь, — смеется дед Кузьма.

— А я теперь хочу.

— А теперь вот полезай на конек и посмотри, не идет ли с работы Аксинья.

Мне только этого и надо! Как белка, забираюсь на самый верх. До чего же красиво! Дома, сады и заборы совсем иные, чем снизу смотреть на них. А крыши так и переливаются на солнце. Дощатые, шиферные, жестяные. Интересно, почему это мы до сих пор не замечали, какие у кого крыши? Сады-то замечали. И знали назубок заборы, которые от нас сады защищали. Да и сады сверху не такие, как снизу. Сады — зеленые озера. Правда, с желтой пеной. Яблоками и грушами пенятся сады!

Колхозные поля пестрым потоком подступают к зеленому лугу. Нет, тетка Аксинья еще не идет домой. На поле — полным-полно женщин. Они теребят лен. Уже маленькими бабками усыпано полполя. Обобьют этот лен, положат на стлище, а потом — на машины и на завод. Интересно бы побывать на льнозаводе. Подивиться, как там из жесткой соломки лен превращают в волокно. А потом бы поехать на фабрику да посмотреть, как ткут — ну, хоть бы вот эти штаны. Они всегда почему-то рвутся на коленках. О, если бы толстую нитку на мои коленки. Но на моих штанах обыкновенная нитка, а потому я только и слышу:

— Опять коленки прошуровал!

Вот бы зайти к директору фабрики да попросить: так, мол, и так… Избавьте, товарищ директор, от вечных упреков. Скажите своим рабочим, чтобы для коленок потолще нитку пряли…

— Эй, ворон считаешь? — кричит Славка. — За работу!

Я неохотно спускаюсь на настил. А сам думаю, что ответил бы тот директор…

А вечером мы собрались в нашей бане. А в бане потому, чтобы никто не подслушал.

Первым взял слово Славка:

— Хлопцы, пусть Ленька будет командиром! Кто — за?

Все мои друзья подняли руки. И я поднял.

— Единогласно! — сказал Федя. — Даже сам не против.

— Да я… за ухом зачесалось…

Если уж говорить откровенно, так больше всех мне не нравится Федя. Не сказать, что совсем не нравится. А только когда начинает подкалывать, шпильки подпускать. Чуть ты споткнулся, он уже на смех поднимает. Будто остальные сами не видят.

— А какое звание присвоим ему? — спрашивает Славка с таким видом, будто меня тут вовсе нет. — Мы — рядовые. А командир должен со званием.

— Лейтенанта, — тихо предложил Олег Звонцов.

— Младшего? Старшего? — уточняет Славка.

Все задумались, а сердце мое так и тахкает: хотя бы не младшего…

Наконец решили, просто — лейтенант.

Ура! Отныне я, Ленька Пальчиков, — командир разведвзвода! Лей-те-нант!

Микита Силивонец и его внучка

Целую неделю мы кроем крышу. Оружие вовсе не мастерим. Но про войну не забыли. Война идет. Ежедневно. Все новые и новые силы вступают в строй. Наши солдаты с каждым часом занимают новые позиции — то есть новые латы на крыше. А мы — это не просто Славка, Федя, Олег и я. Мы — командующие армиями. Мы формируем полки и дивизии — это значит, таскаем по лестнице дощечки. Расставляем их по фронту — это значит, раскладываем и подсовываем дощечки под руки деда Кузьмы. Обидно одно: как командир разведвзвода, я не командую своими хлопцами здесь, на крыше. Всё — дед Кузьма.

Дед Кузьма — вроде командующего фронтом. Он каждого солдата ставит на свое место в длинном строю кровельной шеренги. Дед Кузьма сидит на командном пункте, который называется «КП», деревяшка ведь — не настоящая нога, и можно полететь на землю.

Говоря откровенно, я тут немного преувеличиваю. Целый день на крыше только наш дед. А мы — часа по два. Натаскаем дощечек, один из нас остается помогать деду, а мы втроем беремся за другие дела.

Что правда, то правда: дел у нас прибавилось. В колхозе «горит» лен: ну, перестаивает на корню, рыжеет. Все женщины в поле, теребят лен. А мы с их малышами.

И дались же нам в знаки эти малыши! Теперь, правда, мы немного привыкли. А в первые два дня не было жизни. Оттого, что они плачут, хныкают и пищат… И вот что мы придумали. Собрали все игрушки в деревне и принесли к нам. Кто дал пару кукол, кто — лошадку, кто — самосвал, кто — кубики, кто и еще что. И наша веранда стала вроде детсадика. Малышам хорошо. Они играют на веранде и во дворе. Конечно, под нашим руководством.

Один Микита Силивонец не дал игрушек. Жадина этот Микита. Даже в дом не пустил. Мы тогда ему — ультиматум:

— Внучку не возьмем!

А он этак преспокойно сплевывает сквозь свои желтые зубы:

— А я и не доверю свою Наташку всяким соплякам.

Обидно. Чтоб нас да так обозвать?

Рассказали деду Кузьме.

— A-а, не трогайте вы Сапуна.

Это Микиту так называют за нелюдимость. Всё в сторонке от людей, всё один да один. И в свою кузницу нас не пускает. Правда, в колхозе есть и большая мастерская. Да туда идти далеко, а главное, из-за трактористов да шоферов в нее и не сунься… В его же кузницу, что на выгоне, редко кто заходит. Привезут неисправную телегу, поломанный плуг или беззубую борону, ну и звенит молотком Сапун, сопит кузнечным мехом. Искры так и скачут в полумраке кузни.

Очень хочется посмотреть, как скачут живые искры. И почему одни зеленые, другие красные, а третьи как стекло. Соберемся мы, а он, чумазый, высунет голову из двери и кричит:

— Прочь, сопляки!

Иначе он нас и не зовет.

За это мы дразним его — «Полицай». Конечно, когда далеко отбежимся. Правда, он не гонится за нами, а сразу как-то горбится и тихо исчезает в черном проеме двери. Долго не слышно кувалды. А потом как начнет дубасить — дотемна звенит наковальня…

Вот этот, значит, Микита не дал нам игрушек. А сегодня Наташка — его внучка — пришла в наш детсадик. Федя показал ей от ворот поворот:

— Иди к деду, жадина!

— Я куклов принесла…

— Куклов, куклов, — рассмеялся я. — А дед знает, что ты пошла сюда?

Наташка молчит. Одну куклу уронила, трет кулачком глаза. А левой рукой держит вторую — голышку безногую. Я теряюсь, когда плачут. А поэтому не знаю, что предпринять, и поглядываю на друга.

— Ну во-от, нюни распустила! — морщится Федя, но от своего решения не отступает: — Марш к деду! Нам не нужны тут всякие… полицаи!

— А ну, иди сюда!

Мы оглянулись. У калитки стоит дед Кузьма и кого-то из нас подзывает пальцем. Наташка от грозного окрика прячется за веранду. Уже две куклы валяются между мной и Федей.

— Третьему поколению мстишь, вояка? — незнакомо-хриплые слова вылетают из густой бороды деда Кузьмы.

Он отворачивается от нас, достает кисет. Свертывает цигарку и никак не может свернуть: просыпается табак. Мелко дрожат узловатые пальцы. Я стою не шевелясь и никак не пойму, что так расстроило нашего деда. Федя тоже молча ковыряет землю большим пальцем правой ноги.

— Ну какой же Микита полицай? — бубнит он, заикаясь. — Два месяца в полиции пробыл, а больше года в партизанах… Да если он полицай, при чем внучка? Микита пятнадцать лет на севере отбыл. Теперь вот работает. Как все… Так-то.

— А что он — предатель, это ничего, да? — вдруг тонким голосом кричит Федя. — Из-за него половина деревни погибла!