Читать интересную книгу Русская идея: иное видение человека - Томас Шпидлик

Семен Франк вторит ему, напоминая, что христианство ориентировано прежде всего на человека: «Таково парадоксальное, освобождающее и дарующее несказанную радость христианское сознание примата религиозного начала над моральным. Христианство есть религия человечности. В ней человек впервые обретает утешающее убеждение, что Бог, верховная инстанция бытия, имеет, в конечном счете, только один интерес — конкретную человеческую нужду, и одну только заботу — помочь человеку»[20].

Антропологическое богословие и богословская антропология

Но, учитывая позитивный аспект, содержащийся в критике «исторического христианства», мы вместе с тем должны внести поправки в ее слишком суровые суждения, несправедливые по своей сути. Известно, что евреи находили Бога в истории, что греки пытались найти Его в макрокосме, тогда как христианские монахи с самого начала искали Его в микрокосме, то есть в человеке как образе Божием[21]. «Уже потому, что он создан по образу Бога Триединого, человек является живой богословской загадкой; он становится истинным «богословским местом»», — утверждает Павел Евдокимов[22]. А Виктор Несмелов до такой степени настаивает на этой истине, что вообще отрицает возможность познания Бога через космос. Он говорит, что мир не только не являет Лице Божие, но скорее скрывает Его[23]. Единственный «действительный путь» богопозна–ния — это «научное исследование о живом человеке»[24].

Аскеты передали нам свое убеждение в том, что лик очищенного человека отражает божественный свет[25]. И в рамках именно этой традиции следует понимать слова старад Зосимы Алеше: «А тебя, Алексей, много раз благословлял я мысленно в жизни моей за лик твой, узнай сие». И потому он послал его к Мите, надеясь, что братский его лик поможет «спасти» Митю. «Я люблю твое лицо, Алеша, — говорит Иван Карамазов, другой брат Алеши. — Он [дьявол] тебя испугался, тебя, голубя. Ты «чистый херувим»». Интересно отметить, что Достоевский противопоставляет атеизму вовсе не диалектику, но «лик», живую икону Христа[26].

И все же своеобразие русского подхода становится более очевидным, если мы рассмотрим это гносеологическое отношение с противоположной стороны: утверждается не только познание Бога со стороны человека, но и познание человеку, исходящее от Бога. Русские мыслители всегда прекрасно сознавали, что человек не есть нечто полностью «известное», но скорее «неизвестное», тайна.

Кто может разрешить все проблемы, которые «ставит» человеческое существо, в своей сущности антиномичное? Только Христос, Богочеловек. И потому вместе с о. Сергием Булгаковым можно утверждать, что антропология неотделима от христологии: «Боговоплощение не есть катастрофа для человеческого естества или насилие над ним, но, наоборот, его исполнение. Поэтому Христос, будучи совершенным Богом, есть и истинный человек»[27]. Подвести итог этому размышлению можно словами Бердяева: «Явление Христа является основным фактом антропологии»[28].

Нравственная и психологическая антропология

Часто утверждают, что аскеты — это те, кто в основном занимаются антропологией, полагая ее прикладной практикой, «дающей прямые сведения о «невидимой брани»»[29], которая учит тому, как следует использовать человеческие способности для упражнения в добродетели и молитве. И для этого монахи прибегали к психологическим представлениям своего времени.

Русские монахи, постоянно читавшие писания* Отцов, хорошо усвоили греческую терминологию, и в особенности представление о трех частях или трех началах души: разумной, яростной и желательной[30]. Это разделение помогает понять необходимость борьбы со страстями, о чем говорится уже в Наказании митрополита Никифора I Владимиру Мономаху[31].

Позднее, благодаря многочисленным текстам Добропюлюбия, это разделение — со всеми его последствиями — было усвоено духовной литературой, хотя она и не могла объяснить его достаточно детально. Простые аскеты одновременно читали Отцов самых разных направлений: «общее» видение человеческих возможностей нравилось им больше, нежели разбор частностей. Конечно, верно, что иногда моралисты обращались к конкретному анализу, но делали они это лишь в практических целях, для того чтобы каждому органу, каждой части человека придать «доброе направление» с целью его освящения[32].

Русский духовный писатель Феофан Затворник стремился систематизировать описание духовной жизни, стараясь вместить ее в рамки психологических разграничений, приспосабливая богословские концепции древних Отцов к экспериментальной психологии XIX века. И следует заметить, что его усилия не пропали даром.

Трихотомическая антропология Феофана Затворника[33]

«К существенным свойствам человека принадлежит то, что он одарен сознанием, может говорить о себе—я, или есть лице»[34]. Но прямо противоположное можно сказать о грехе, ибо грех ложным образом отождествляет с грешником то, что приводит извне. Именно это утверждение лежит в основе учения Феофана, в котором элементы патристики соединены с современными ему представлениями, но всегда в применении к духовной жизни, которая только его и интересует.

«Лице человека (я) есть единство духа, души и тела»[35]. Нравственная жизнь должна давать каждому то, что ему подходит, и вместе с тем поддерживать единство, созидающее человека. В отношении тела, которое нуждается в удовлетворении своих насущных потребностей, зло состоит в их изолированном удовлетворении, без приспособления к служению нуждам души[36].

Что же касается души, то все действия, в которых она себя проявляет, можно распределить по трем категориям: мысли, желания и чувства. А значит, можно выделить три части души: познающую, желающую и чувствующую — сердце.

К познающей части Феофан относит все, что входит в процесс познания и что, основываясь на воображении и чувствах, формирует рассудочные суждения. «Жизнь по воле Божией есть в высочайшей степени жизнь разумная»[37]. А рационализм — это использование разума против разума, когда он препятствует возрастанию в Духе, когда разум предается бесплодным мечтаниям.

Действующая сила желающей части души — ее юля. Она также свободна, и дело ее — организация нашей жизни. В единении с Духом она владеет «уменьем с успехом вести дела, верно соображая средства с целями, и дела с внешними обстоятельствами», — то, что мы называем «благоразумием»[38].

«Дело сердца — чувствовать все, касающееся нашего лица»[39]. Сердце — место встречи человека и Бога. Феофан — бесспорный мастер описания деятельности сердца и воспитания чувств с целью сделать их «духовными»[40].

В конце концов, дух — это душа нашей души. Вот почему христианская жизнь — это все возрастающее одухотворение души и тела. И только такая жизнь соответствует человеческой природе, какой создал ее Господь. Все соблазны мира имеют одну и ту же цель — угасить дух. В этом сила мира, но вместе с тем и его большая слабость. Мир, учит Феофан, почти автоматически заставляет нас покидать его, ибо все его внешние удовольствия не могут избавить нас от тоски по Духу[41].

II. Личность, победа над природой

Русский персонализм

В чем же состоит величие человека? Все Отцы единодушно утверждают, что человек — это образ Божий. Такова его истинная «природа», природа обоженного существа. Размышляя над этим откровением, разные авторы выделяют различные его аспекты: знание, свобода, способность управлять остальным творением[42].

Духовные авторы часто возвращаются к этим темам; но следует отметить, что мыслители XX века развивают новую вдею. Их в меньшей степени интересуют свойства человеческой «природы», чем то обстоятельство, что человек — это «личность», образ же личностного Бога — это привилегия, обесценивающая простой вопрос «природы».

Оливье Клеман так описывает развитие этой темы личности: «полностью укорененная в библейском откровении, тема личности обрела богословскую формулировку у Отцов IV века, но на уровне божественного существования, а не существования человеческого. Конечно, Предание сохраняет самое существенное, утверждая, что человек — это «образ Божий», но субстанционализм и интеллектуализм затрудняют правильный подход к этой тайне. Мне кажется, что заслуга русского богословия и русской философии XIX и XX веков состоит в том, что они сумели осуществить такой подход, не впадая при этом в индиввдуализм и не сливаясь с мистическими или тоталитарными течениями»[43].