негромко пикт, – и ты угадываешь имя. Я тебе верю. Я не стал бы нападать. Её ранили. Я дал себя найти, чтоб не нашли двоих.
Жуга встал и вытащил кинжал. Заметив его движение, Сигурд нахмурился и положил ладонь на рукоять топора.
– Эй, ты что собираешься делать?
Травник наклонился к пленнику и молча разрезал верёвки.
– Уходи, – сказал он.
– Ты с ума сошёл! – Вильям подскочил и схватил его за плечо. – Он приведёт своих, нас нашпигуют стрелами!
Морн медленно встал, растирая запястья. Выпрямился. Сигурд с топором наголо стоял чуть в стороне, готовый пресечь любую попытку напасть.
– Надеюсь, ты соображаешь, что творишь, – сказал викинг. – Иначе…
Пикт посмотрел на Сигурда.
– Ты зря думаешь, что мы не ценим честность, – сказал он и повернулся к травнику: – Оставь моё оружие на берегу, я вернусь за ним завтра. Пусть звезда освещает ваш путь.
И он растворился в темноте.
Сигурд молча опустился на бревно. Засунул топор за пояс, подбросил дров в костёр. Поднял с песка оставленную травником кружку и отхлебнул большой глоток. Покосился на Жугу, затем на Вильяма. Протянул руку к лютне.
– Слышь, рифмач, эта штука у тебя играет? Ты бы спел чего.
– Так люди ж спят.
– А ты негромко, чтобы не будить. А то нам ещё до утра сидеть.
Бард настороженно покосился в темноту.
– А если подойдёт кто? Не услышим.
Сигурд рассмеялся и выплеснул в огонь остатки пива. Пламя зашипело.
– Теперь-то какая разница? Сделанного не воротишь. Если этот парень нас не обманул, никто не нападёт. А если обманул, заявится такая куча народа… В общем, не хочешь петь, так и скажи, я не из обидчивых.
Вильям насупился и потянул из-за спины инструмент. Подстроил колки, прошёлся пальцами по струнам, взглянул на травника, на спящего мальчишку-эльфа, на остальных мореходов. Откинул кончики волос за уши, опустил глаза.
– Я спою песню, – сказал он. – Один мой друг когда-то написал её. Мне кажется, она немного про таких, как мы сейчас.
Он тронул струны.
Мне выдоха хватит на пол-оборота
И две полетевших струны.
На пол-оборота – взглянуть на кого-то
И выйти из этой страны,
И выйти из этого мира на волю,
Туда, где ни пальцев, ни струн,
Ни чёрного поля, ни белого поля,
Ни жадных мерцающих лун.
Кто скажет, зачем поднялась эта песня,
За кем улетела струна?
Нет песни чудесней, и, знаешь, чудесней
Всего – что она не нужна.
Пустая работа до смертного пота
Тяни эту ноту, пока
Осталось дыханья на пол-оборота.
На пол-оборота колка [60].
На последних словах лютня неожиданно сменила ритм, а тихий голос барда окреп и подхватил мелодию, и дальше были уже новые слова:
Погоди, погоди,
хоть немного постой!
Ты меня подожди
на дороге простой.
Гравий или песок,
то ли снег, то ли грязь…
«Подожди меня, Бог», —
говорю я, смирясь.
Мне немного не надо
и много не надо,
Я забыл все учебники
жеста и взгляда.
Я забыл все слова
и стою безъязыкий.
Лишь душа надрывается
в каменном крике.
А дорога на Запад,
всё тянет дорога,
К океану жестокой
безрадостной влаги…
Погоди, погоди,
остаётся немного.
Погоди, так немного
осталось отваги.
Погоди, погоди!
остаётся немного —
Только бисер молитв
да единственный запах,
Не забытый в дороге.
Дорога, дорога,
Всё на Запад дорога,
на Запад, на Запад… [61]
Сигурд и Жуга слушали, не прерывая барда ни движением, ни словом. Несмотря на то что Вильям пел вполголоса, Тил всё-таки проснулся, приподнялся на локте и тоже слушал, глядя в огонь. Бард пел песню за песней, про героев, про друзей, про забытые битвы, про то, как плохо идти одному. Царила тишина, но травник знал, что за границей освещённого пространства, затаив дыханье, их слушают ещё двое, и слушают очень внимательно.
Кровь души сочилась на камни.
Оставшуюся ночь все трое не сомкнули глаз и жгли костры, а наутро двинулись в дальнейший путь. Когда корабль проплывал мимо скалистого утёса, Жуга разглядел на его вершине двух человек. Один помахал рукой. Варяги, как ни были встревожены событиями прошлой ночи, не заметили ничего, и только Тил, перехватив взгляд травника, на мгновенье понимающе прикрыл глаза и чуть заметно кивнул.
– Они были дружны с нами, – сказал он. – И всё ещё скорбят о том, что мы ушли. Ты видел шрамы на его лице? Это сын вождя.
– Я догадался.
В этот миг взгляд Тила упал на странного вида нож из чёрного железа с глубоко источенным лезвием, который торчал у травника за поясом.
– Где твой кинжал?
Жуга усмехнулся:
– Считай, что я его потерял.
* * *
К исходу седьмого дня после отплытия из Лондона попутный ветер утих, и моряки взялись за вёсла. Особой спешки, впрочем, не было – здесь проходило тёплое течение, и даже если не грести, а только править, кнорр и так сносило к северу. День выдался необычайно солнечным и ясным. Пригрело. Разбившись на три смены, мореходы неторопливо работали вёслами. Корабль постепенно приближался к северной оконечности Британии.
Вильям стоял у борта кнорра, глядя вдаль. Молчал. Похоже было, что в последнее время барда посетило вдохновение. Он вытащил свои бумаги и частенько черкал в них пером, примостившись на скамейке возле мачты, где качало меньше всего. Скамейка в результате вся покрылась чернильными пятнами, моряки ворчали на Вильяма, но больше в шутку, чем всерьёз.
– О чём задумался? – спросил Жуга, подходя ближе.
– Да так, – рассеянно ответил бард, – пришла одна идейка. Думаю, не удастся ли пиесу написать. Про остров, старого волшебника и его дочь. И про корабль. И чтобы буря была… Да, буря непременно! – Глаза Вильяма широко раскрылись, загораясь вдохновенным огоньком. – И чтобы вызвали её! Знаешь, забавная такая вещица может выйти – ни драма, ни комедия, а так… И то и это.
– Ты сначала старое закончи, а уж потом за новое берись.
– Тоже верно.
Бард хотел закончить мысль, но в этот миг послышался крик Сигурда.
– Хэй, там баскинг! – закричал рослый норвег, вставая и указывая на воду. – Глядите – баскинг!
Моряки побросали вёсла и метнулись к правому борту. Послышались смешки и шутки.
– Экая громадина!
– Греется, зараза…
– Неженка!
Жуга