всего мне удалось вступить в связь с моим двоюродным братом, старшим лейтенантом Черноморского флота в Севастополе. Я написал в штаб флота, надеясь, что, если мой кузен жив, его найдут. Так оно и было, и ему переслали мое письмо, в котором я спрашивал его, есть ли у него какие-нибудь сведения о нашей семье. Он ответил, что наша семья благополучно эвакуировалась из Одессы и находится в Варне, в Болгарии. Он немедленно переслал моим родителям письмо, а мне сообщил их адрес. Можно себе представить, какую радость принесла мне эта весть. Постепенно у меня установилась переписка с семьей. В середине июля мать сообщила, что вместе с графиней Клейнмихель собирается приехать в Крым, чтобы передать генералу Врангелю одну из старинных икон, вывезенных за границу, и благословить его этой иконой от имени русских женщин в изгнании. Я с нетерпением ждал приезда матери.
В училище же у меня произошли перемены: я был назначен в пулеметную команду, и фактически моя главная задача состояла в обучении юнкеров пулеметному делу. После моего опыта с пулеметами на бронепоезде я действительно был уже экспертом в этом деле. У нас в пулеметной команде училища были на вооружении пулеметы Виккерса (станковые) и Льюиса (ручные). Я их знал так хорошо, что мог разбирать и собирать их с закрытыми глазами. Зная, что скоро должен прийти приказ о моем производстве в офицеры, штаб училища смотрел на меня уже как на будущего командира пулеметного взвода, которого я, кстати, часто замещал. Меня быстро произвели сначала в младшего портупей-юнкера, а затем в старшего. Я с гордостью носил эти погоны.
В полевых учениях я участвовал теперь только с пулеметной командой. Лекции в училище проводились блестящими преподавателями, из которых память сохранила только имя преподавателя тактики полковника князя Бегельдеева. Он проводил свои лекции очень интересно, связывая общую теорию тактики с событиями, происходившими тогда на фронте Белой армии. Запомнилась одна очень интересная лекция о разгроме красной конницы Жлобы блестящим маневром частей Добровольческой армии. Этот разгром произошел 20 июня 1920 года.
Мать, наконец, прибыла в Севастополь, вместе с графиней Клейнмихель была у генерала Врангеля и рассказала ему обо мне, о том, что я уже долго жду производства в офицеры, будучи представлен еще до отхода наших частей с Кавказа. Главнокомандующий приказал адъютанту проверить, в чем дело, и, по-видимому, с этого момента запомнил мою фамилию. Приезд матери в Севастополь и прием у генерала Врангеля состоялся во второй половине июля. После свидания с Врангелем моя мать приехала в Керчь, где остановилась у наших родственников. Радость нашей встречи трудно описать. Для меня же важным моментом было то, что в Керчи оказалась родная нам семья, а значит, и место, куда я мог ходить в отпуск из училища и подкармливаться. Трое сыновей семьи Лобан, мои двоюродные братья, были старше меня; все трое были офицерами. Один из них был на фронте в составе Корниловского полка, двое же других находились в Керчи. Роман Лобан был танкистом (кончил танковую школу в Англии, а в Первую мировую войну был офицером конной артиллерии). Старший брат Лев357, штабс-ротмистр, гусар, в это время был комендантским адъютантом командующего крепостным районом Керчи, генерала Зигеля. Он очень заинтересовался моей судьбой и предпринял шаги, чтобы ускорить мое производство в офицеры.
К сожалению, моя встреча с матерью продолжалась недолго. 20 июля наш батальон Корниловского училища выступил из Керчи и занял посты у Еникакале и к западу от него на десятиверстном протяжении. Строевая служба продолжалась одиннадцать дней, после чего юнкера вернулись в Керчь. Нам дали двухдневный отдых, в течение которого мы должны были привести снаряжение в порядок и сдать боевые патроны. Я каждый день виделся с матерью, и командир батальона разрешил мне две ночи переночевать на квартире у родственников.
Неожиданно 2 августа был получен секретный приказ Главнокомандующего: «Отряду юнкеров выступить в десантную операцию!» Я не имел права никому говорить об этом, сказал матери и родственникам только, что наше училище уходит на маневры. Мать решила вернуться в Севастополь и дожидаться моей телеграммы по возвращении с «маневров». Никому из нас и в голову не приходило, какие последствия этот десант будет иметь во всей моей жизни.
Главный десант, в составе 1-й и 2-й Кубанских конных дивизий со сводной пехотной дивизией, включающей Кубанский и Алексеевский пехотные полки, с Константиновским и Кубанским военными училищами, с артиллерией и броневиками, должен был высадиться в районе станции Приморско-Ахтарская, непосредственно против Керченского пролива. Наше Корниловское военное училище вошло в специальный отряд генерала Черепова, в котором, кроме батальона юнкеров, были Черкесский дивизион и офицерский взвод Керченского гарнизона с двумя конно-горными орудиями. Всего в отряде было пятьсот человек.
Командовал училищем тогда генерал Протозанов358, а командиром батальона юнкеров был полковник Яхнов359. Последний был замечательной личностью. Про него говорили, что в бою он никогда не «кланяется пулям». Хотя злые языки утверждали, что он туговат на ухо и потому не слышал свиста пуль. Мы, юнкера, обожали его за строгость, юмор и отношение к нам. Я никогда не забуду, как перед десантом, накануне посадки на балиндеры, наспех была отслужена литургия в гимназической церкви, где, после общей исповеди, нас причастили, а затем выстроили на дворе. Полковник Яхнов обратился к нам с речью, говоря, что юнкера должны поддержать традиции и честь Русской армии, и закончил ее словами, обращенными к нам, молодым, почти мальчикам: «Не бойтесь смерти. Смерть в бою – это как объятия любимой женщины…» – он не мог больше говорить, слезы душили его. Мы стояли как зачарованные…
Задачей нашего десантного отряда между Анапой и Новороссийском была демонстрация для отвлечения красных сил от главного десантного направления и для вступления в связь с кубанскими «белозелеными» повстанцами, действующими в этом районе. Подробностей десанта и боев рассказывать не буду. Могу сказать только, что лично для меня этот десант был кульминационным пунктом моей боевой карьеры, самым важным и самым трагичным. Скажу также, что на третий день десантной операции, в неравном бою с красными у мыса Утришок, на самом берегу моря, я был тяжело ранен в левую руку, в результате чего она была через несколько дней ампутирована. Но перед этим мне удалось огнем моего пулемета (номер один, наводчик юнкер Котиев, ингуш, был убит, а номер второй, юнкер Троянов, был ранен в голову и руку – потерял три пальца правой руки) спасти всю роту. Это произошло на Преображение, 6 августа 1920 года. За этот бой я