за трудолюбие и никогда не беспокоил напоминанием о квартирном долге. Достоевский, в свою очередь, любил беседовать с хозяином дома и с его внешности списал портрет купца
Самсонова в
«Братьях Карамазовых». Упомянут Алонкин и в черновых материалах к «Преступлению и наказанию»: «К роману: сыскать и выпустить в роман русского купца (Бабушкина) Алонкина, фабриканта, чтоб он потом место Разумихину в
3000 дал». Известны одно письмо Достоевского к Алонкину от 13 апреля 1867 г. и два письма Алонкина к писателю, касающиеся квартирных вопросов.
Алфимова Глафира Михайловна
(урожд. Андреева, 1847—?)
Подруга второй жены писателя А. Г. Достоевской по Мариинской женской гимназии. Достоевский относился к ней с симпатией и, по её просьбе, пытался помочь её мужу при переводе его из Пермской в Новгородскую губернию — написал рекомендательное письмо (14 июля 1878 г.) тамошнему высокопоставленному чиновнику и своему знакомому М. А. Языкову. Рекомендация получилась своеобразная: расписав достоинства Алфимовой («девушка с прекрасными качествами и которую я знаю лично…»), Достоевский в конце прибавляет и о муже: «Хоть не знаю лично Алфимова, но думаю, что человек порядочный и честный, потому что иначе не вышла бы за него такая девушка. <…> Вся рекомендация его в моих глазах (и самая главная), есть то, что он муж такой женщины, как Глафира Михайловна…» В ответном письме Языков сообщал, что в настоящее время вакансий у него нет, но предлагал всё же Алфимову приехать в Новгород, дабы переговорить с ним лично и, если убедится в его деловых качествах, найти ему место.
Предположительно, Достоевский в связи с этими хлопотами написал Алфимовой два письма, которые не сохранились.
Алчевская Христина Даниловна
(урожд. Журавлёва, 1841–1920)
Педагог, публицист, деятельница народного образования; жена руководителя харьковского либерального кружка «Громада» А. К. Алчевского. Создала в 1860-е гг. частную воскресную женскую школу в Харькове, по её инициативе и при её активном участии был создан и выдержал несколько изданий фундаментальный труд «Что читать народу? Критический указатель книг для народного и детского чтения». Была лично знакома и переписывалась с известнейшими писателями эпохи: Л. Н. Толстым, И. С. Тургеневым, Г. И. Успенским и, в том числе, с Достоевским. В своей мемуарной книге «Передуманное и пережитое. Дневники, письма, воспоминания» (1912) Алчевская вспоминает о начале этого знакомства: «Достоевский всегда был одним из моих любимых писателей. Его рассказы, повести и романы производили на меня глубокое впечатление. Но когда появился в свет его “Дневник писателя”, он вдруг сделался как-то особенно близок и дорог мне. Кроме даровитого автора художественных произведений, передо мною вырос человек с чутким сердцем, с отзывчивой душой, — человек, горячо откликавшийся на все злобы дня, и я написала ему порывистое письмо…» [Д. в восп., т. 2, с. 325]
Х. Д. Алчевская
Писатель ответил 3 марта 1876 г. коротким письмом с благодарностью за внимание к его творчеству. 10 марта 1876 г. Алчевская пишет второе письмо с разбором февральского выпуска ДП, на которое писатель отвечает уже подробно письмом от 9 апреля 1876 г. В этом послании содержатся суждения, чрезвычайно важные для понимания творческого метода Достоевского, его самохарактеристика: «Вы сообщаете мне мысль о том, что я в “Дневнике” разменяюсь на мелочи. Я это уже слышал и здесь. Но вот что я, между прочим, Вам скажу: я вывел неотразимое заключение, что писатель — художественный, кроме поэмы, должен знать до мельчайшей точности (исторической и текущей) изображаемую действительность. У нас, по-моему, один только блистает этим — граф Лев Толстой. Victor Hugo, которого я высоко ценю как романиста (за что, представьте себе, покойник Ф. Тютчев на меня даже раз рассердился, сказавши, что “Преступление и наказание” (мой роман) выше “Miserables” [“Отверженных”]), хотя и очень иногда растянут в изучении подробностей, но, однако, дал такие удивительные этюды, которые, не было бы его, так бы и остались совсем неизвестными миру. Вот почему, готовясь написать один очень большой роман, я и задумал погрузиться специально в изучение — не действительности, собственно, я с нею и без того знаком, а подробностей текущего. Одна из самых важных задач в этом текущем, для меня, например, молодое поколение, а вместе с тем — современная русская семья, которая, я предчувствую это, далеко не такова, как всего ещё двадцать лет назад. Но есть и ещё многое кроме того.
Имея 53 года, можно легко отстать от поколения при первой небрежности.<…> Не знаю, понятно ли я Вам это выразил, Христина Даниловна, но меня как-то влечёт ещё написать что-нибудь с полным знанием дела, вот почему я, некоторое время, и буду штудировать и рядом вести “Дневник писателя”, чтоб не пропадало даром множество впечатлений…»
Вскоре, 19 апреля 1876 г., Алчевская пишет ещё одно письмо писателю, а через месяц, 19 мая, специально приезжает с мужем в Петербург, чтобы встретиться с Достоевским. На следующий день писатель навестил Алчевскую в гостинице: «Передо мною стоял человек небольшого роста, худой, небрежно одетый. Я не назвала бы его стариком: ни лысины, ни седины, обычных примет старости, не замечалось; трудно было бы даже определить, сколько именно ему лет; зато, глядя на это страдальческое лицо, на впалые, небольшие, потухшие глаза, на резкие, точно имеющие каждая свою биографию, морщины, с уверенностью можно было сказать, что этот человек много думал, много страдал, много перенёс. Казалось даже, что жизнь почти потухла в этом слабом теле. <…> Мне думалось: “Где же именно помещается в этом человеке тот талант, тот огонь, тот психологический анализ, который поражает и охватывает душу при чтении его произведений? По каким признакам можно было бы узнать, что это именно он — Достоевский, мой кумир, творец «Преступления и наказания», «Подростка» и проч.?” И в то время когда он своим слабым голосом говорил об отсутствии в нашем обществе стойких самостоятельных убеждений, о сектах, существующих в Петербурге для разъяснения будто бы Евангелия, о нелепости спиритизма и интеллигентного кружка, дошедшего до вывода, что это нечистая сила, о деле Каировой, о своей боязни отстать от века и перестать понимать молодое поколение или диаметрально противоположно разойтись с ним в некоторых вопросах и вызвать его порицания, об анонимных письмах, в которых за подписью “Нигилисты” говорится: “Правда, вы сбиваетесь в сторону, делаете промахи, погрешности против нас, но мы всё-таки считаем вас нашим и не желали бы выпустить из своего лагеря”, о тех ошибках и перемене взглядов на вещи, которых он не чужд до сих пор; в то время как он говорил это не только не с надменностью замечательного ума, психолога и поэта, а с какою-то необыкновенной застенчивостью, робостью и точно боязнью не выполнить