— Франки! — раздался протяжный крик часового, и даны, сломя голову, побежали к кораблям, затягивая на бегу пояса. Те, кто побогаче, уже надевали доспехи и шлемы. Безделье надоело всем безумно. Но раз в пару недель франки, облепившие оба берега, пробовали сделать вылазку и разбить данов на воде. Они получали по зубам, и снова возвращались на сушу. И только их изрубленные трупы плыли вниз по течению, застревая в камышах и отравляя воздух вонью разложения. Убогие лодки, на которых франки пытались добраться до викингов, не шли ни в какое сравнение с кораблями, украшенными головой дракона.
— Слава Одину! — обрадовался Эйнар. — Эти отродья Локи все-таки решили снова подраться! Я уже думал, что от тоски сдохну.
Данам, по настоятельному совету Вышаты, пришлось отступить от традиций, и теперь на каждом драккаре было не менее десятка лучников. Они стреляли довольно скверно, но оказалось, что в битвах на воде им просто цены нет. Именно лучники и метатели дротиков опрокидывали франков, которые с тупым упрямством пытались выбить их с островов.
Стук! Стук! Стук! — даны колотили в щиты, вгоняя себя этим страшным ритмом в то состояние, когда уходит страх, а чужая смерть дарит лишь яростное веселье и кураж. Сверху по течению шли связанные плоты с франками, которые тоже пытались выстроить на них боевой порядок.
— Хорошая попытка! — усмехнулся Эйнар и заорал. — Парни! Кажется, сегодня мы подеремся с франками, как подобает воинам.
— Да! — заревели викинги, подняв топоры.
— Выпустим сначала Гнупа, Хаффнара, Ингера, Торнбьерна и Скаги, — скомандовал конунг. — Пусть эти олухи принесут, наконец, хоть какую-то пользу.
Эти самые олухи были берсерками, впадавшими в боевое безумие. Несмотря на их мощь, толку он них было немного. Они плохо держали строй, и из каждого боя выходили с ранами. В мирное время их кормили всей деревней, чтобы выпустить это чудовище в первых рядах, в надежде, что оно, наконец, сложит свою буйную и вечно пьяную головушку и принесет этим хоть какую-нибудь пользу обществу. В отличие от порядочных земледельцев, иногда подрабатывавших набегами, берсерки были просто разбойниками и тунеядцами, которых зажиточные бонды презирали и боялись. Они поклонялись медведю и волку, носили их шкуры и подражали их вою, вгоняя себя в безумное состояние, при котором от них старались держаться подальше даже воины с их собственного корабля. После боя этих вояк накрывал откат, и они становились слабыми и тихими, приходя в себя по нескольку дней. И был только один случай, когда берсерки становились неоценимыми — когда нужно было проломить строй врага, вселив в него панический страх. Страх перед сверхъестественным. И впрямь, татуированные до кончиков пальцев громилы, одетые в звериные шкуры, с безумным ревом несущиеся прямо на выставленные копья — зрелище не для слабонервных. Воины, непривычные к такому, могли дрогнуть и побежать. И частенько бежали. Ну, а привычные брали их на копья, даря берсеркам то, к чему они стремились больше всего на свете — героическую смерть.
Сцепленные плоты вот-вот ударятся о берег острова, и франки, числом человек в двести, двинутся вперед, сомкнув стену щитов. Они не были самоубийцами. Выше по течению показались речные баржи, плоты и лодки, на которых сидели сотни воинов. Передовой отряд из отборных королевских лейдов должен был зацепиться за клочок берега, связав северян боем. А потом сюда ринется целая орда франков и расправится, наконец, с бандой разбойников, осадившей Париж. И весь этот незатейливый план многоопытный конунг Эйнар расшифровал в считанные секунды, как только увидел лодки и плоты, что шли по течению реки.
— Готовьтесь! — скомандовал он одетым в шкуры медведя воинам. Тела тех начали мелко дрожать, застучали зубы и низкий, пока еще на грани слышимости вой полетел над тихой гладью реки. Берсерки начали кусать край щита, не жалея зубов, их дыхание стало хриплым и частым, а вой становился все громче и громче. До того, как первый плот с франками ударится о берег, оставались считанные мгновения…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Пошел! — и пять фигур, с ревом кинулись на сотню врагов, а за ними, собрав стену щитов, неспешно шла пехота данов.
Берсерки укрылись от залпа ангонов, и, почти не снижая скорости, отбросили щиты в стороны. От них больше не было никакого проку. Они завыли в предвкушении битвы, прыгая на строй лучших воинов Нейстрии. Огромные топоры с хрустом врубились в их щиты, и острые щепки полетели во все стороны. Тела берсерков окрасились кровью, но они лишь хохотали, разбивая головы тем, кто только что их ранил. Строй франков в самом центре дрогнул, когда две шеренги на узком участке были изрублены в мгновение ока. А следом накатился строй данов, который разорвал отряд королевских лейдов на две части. А от берега уже отплывали драккары. Северяне снова будут топить лодки с воинами и расстреливать из луков тех, кто стоит на палубе и готовится высадиться.
* * *
— Конунг, там снова этот… из города пришел, — к Эйнару подошел Ульм, один из сыновей от второй жены. Они в походе, а значит, он конунг, а не отец.
Элигий, человек, приближенный к королям Хлотарю и Дагоберту, был королевским казначеем, ювелиром и заодно резчиком монетных штемпелей. Честность его была такова, что вызвала всеобщее изумление. Мыслимо ли дело, взять заказ на украшение королевского трона и ничего при этом не украсть. Поверить в такое никто не мог. Его работу проверили, протерли глаза, а потом снова проверили. Подкопаться было не к чему. Молодой парень сдал в казну даже золотые опилки. Неслыханную весть тут же донесли до самого короля Хлотаря, который осыпал Элигия должностями, связанными с деньгами и золотом. Король, отличавшийся редкостным здравомыслием и знанием людей, не ошибся и тут. Среди наглого вороватого сброда, который всегда отирался около его трона, он нашел истинный бриллиант(1).
— Сиятельный герцог, — обратился Элигий к Эйнару. — Я вновь молю вас о милости. Люди голодают! Они скоро начнут умирать от недостатка пищи. Прошу, возьмите выкуп и не трогайте наш город. Мы будем господа молить за вас.
— А какой дадите выкуп на этот раз? — поинтересовался Эйнар. С каждым разом сумма немного увеличивалась.
— Двести фунтов золота, — понурился Элигий. — Это все, что есть в городе. Даже божьи церкви лишатся своих украшений и казны. Вы обираете нас до нитки.
— Согласен! — решительно ответил Эйнар. — Двести фунтов золота, и я не трогаю ваш город. Клянусь в этом Тором и Одином. По рукам?
— По рукам! — просветлел Элигий. — Мы соберем все к вечеру.
Он исполнил свое обещание. Несколько человек вынесли из города сундуки, в которых лежали монеты, украшения и даже ободранные оклады икон, безжалостно вырванные с корнем. Тут было все, что мог дать город. Это понял и Эйнар, и ярлы, которые пришли сюда с ним.
— Что же, — удовлетворенно сказал Элигий, когда даны закончили взвешивать неслыханную добычу. — Теперь вы можете уходить!
— А кто тебе сказал, что мы уйдем? — неприятно удивился Эйнар. — Не было такого уговора! Даже и не думай.
— Как это не было? — лицо Элигия разочарованно вытянулось, и он возмущенно завопил. — Но вы же клялись своими богами! Они покарают вас!
— Я поклялся, что не трону ваш город, — гневно посмотрел на горожанина конунг. — И я не нарушу эту клятву. Но я не обещал, что я отсюда уйду, когда получу золото. Я уйду, конечно, но немного позже.
— Когда? — с надеждой посмотрел на дана Элигий. — Когда вы отсюда уйдете?
— Я уйду отсюда… э-э-э… — задумался Эйнар, шевеля губами, — через пятьдесят восемь дней. Потерпи, почтенный, осталось совсем немного.
* * *
Дагоберт вглядывался до боли вперед, туда, где всего в двух сотнях шагов виднелись стены Парижа, жемчужины Нейстрии. Туда, где недавно погибли его воины. Он больше не будет бросать своих людей в самоубийственные атаки. Даны потеряли не меньше тысячи воинов, он потерял почти четыре. Плохой размен. Да еще и Элигий прислал весточку из осажденного Парижа, и это совсем выбило короля из колеи. Даны взяли выкуп, поклялись не трогать город, но никуда не уходят. И это при том, что у них самих еды уже не так-то и много. Они, конечно, разграбили монастырские припасы, и до сих пор устраивают рейды за съестным, уходя вверх по течению Сены чуть ли не до Бургундии. Но зачем им сидеть тут еще два месяца? Зачем? У Дагоберта голова кругом шла. Совершенно бессмысленное решение конунга северян не давало ему покоя. А еще ему не давало покоя то, что в этом явном безумии была своя, непонятная ему пока логика.