Воспоминания о прежней счастливой жизни вереницей проходили в памяти девушки. Она вспомнила день, когда собрала букет полевых цветов для мамы, запачкав при этом свое платье. Смотри, мама, разве они не прелестны? Где еще можно увидеть такое чудо? Я собрала их для тебя… но запачкала платье.
Они очень хороши, согласилась мама, сжав ее в объятиях и не обращая никакого внимания на испорченный наряд. Но самое прелестное чудо, которое только можно увидеть, – это ты.
Она вспомнила себя, когда ей было семь лет и у нее была лихорадка, от которой она чуть не умерла. Все ночи напролет мама сидела возле ее постели, протирая ей губкой лицо и руки, пока Виктория металась в бреду. На пятую ночь она проснулась в объятиях матери с лицом, мокрым от слез, градом катившихся по маминым щекам. Кэтрин укачивала ее, плача и шепча одну и ту же умоляющую фразу: «Пожалуйста, не дай умереть моей крошке. Она такая маленькая и боится темноты. Пожалуйста, Боже…»
В своей роскошной шелковой постели в Уэйкфилде Виктория уткнулась лицом в подушку. Ее тело сотрясали конвульсии.
– О мама! – рыдала она навзрыд. – О мама, мне так тебя не хватает…
Джейсон выждал, стоя у дверей ее спальни, и поднял руку, чтобы постучать, но замешкался, услышав ее громкие рыдания, и глубокая складка пролегла у него на лбу. «Пожалуй, ей станет легче, если она выплачется, – подумал он. – Но с другой стороны, если истерика затянется, то она наверняка заболеет». После минутного колебания он пошел к себе, налил в бокал бренди и вернулся к ее комнате.
Джейсон постучал и, не получив ответа, открыл дверь и вошел. Он встал подле ее постели и смотрел, как ее плечи сотрясались в конвульсиях неизбывной тоски. Он и прежде не раз видел плачущих женщин, но их слезы всегда были показными, предназначенными сломить волю единственного зрителя-мужчины. Виктория же там, на лестнице, подобно воительнице метала в него словесные молнии, а затем удалилась в спальню, чтобы выплакать свое горе подальше от чужих глаз.
Джейсон положил ей руку на плечо.
– Виктория…
Виктория тут же повернулась на спину и привстала. Ее глаза были подобны влажному темно-синему бархату, а густые мокрые ресницы искрились от слез.
– Убирайтесь отсюда! – хриплым шепотом потребовала она. – Сию же минуту!
Джейсон посмотрел на рассерженную синеглазую красавицу: ее щеки пылали от гнева, золотисто-каштановые волосы беспорядочно рассыпались по плечам. От девушки в аккуратной ночной сорочке с глухим воротом исходило невинное обаяние целиком поглощенного своим горем ребенка, но ее гордый подбородок и огонь, горевший в глазах, предупреждали, чтобы он не переходил границы дозволенного.
Он вспомнил ее вызывающую дерзость в библиотеке, когда она нарочно прочитала ту записку вслух, а затем даже не потрудилась скрыть своего удовлетворения тем, что привела его в негодование. Единственной женщиной, осмеливавшейся когда-либо бросать ему вызов, была Мелисса, но она делала это за его спиной. Виктория Ситон делала это, глядя ему в глаза, и он, пожалуй, восхищался ею.
Когда он даже и не подумал уйти, Виктория раздраженно смахнула слезы, натянула простыню до подбородка и села.
– Вы понимаете, что скажут люди, если узнают, что вы были здесь? – зашипела она. – Неужели вам все равно?
– Абсолютно, – признался он, как нераскаявшийся грешник. – Я скорее прагматик. – И, не обращая никакого внимания на грозный блеск в глазах девушки, сел рядом с ней на кровать и предложил: – Выпейте это.
Он поднес бокал с янтарным напитком прямо к ее лицу, чтобы она почувствовала запах крепкого алкоголя.
– Нет, – сказала она, тряхнув головой. – Ни за что.
– Выпейте, – спокойно повторил он, – или я волью это вам в глотку.
– Вы не сделаете этого!
– Сделаю, Виктория. А теперь послушайтесь меня, будьте хорошей девочкой. Вам станет гораздо лучше.
Виктория видела, что спорить бесполезно, а она была так изнурена… Поэтому она обиженно отпила с наперсток отвратительной желтой жидкости и попыталась вернуть ему бокал.
– Я чувствую себя гораздо лучше, – с невинным видом солгала она.
В его глазах запрыгали веселые чертики, но голос оставался безжалостным:
– Допейте остальное!
– И тогда вы уйдете? – спросила она, позорно капитулировав. Он кивнул.
Попытавшись поскорее проглотить напиток, как если бы это была невкусная микстура, Виктория сделала два больших глотка, а затем еще два и задохнулась, когда огненная жидкость обожгла ее нутро.
– Это что-то ужасное, – выдохнула девушка, откинувшись на подушки.
Джейсон немного помолчал, ожидая, пока бренди не окажет своего действия. Затем спокойно сказал:
– Во-первых, объявление в газете о нашей помолвке дал не я, а Чарльз. Во-вторых, вы так же, как и я, не горите желанием обручаться со мной, не так ли?
– Абсолютно верно! – гордо заявила она.
– В таком случае зачем же плакать по поводу того, что мы не обручились?
Виктория одарила его взглядом, полным высокомерного презрения.
– Я и не думала плакать.
– Неужели? – Развеселившись, Джейсон посмотрел на слезинки, еще висевшие на ее длинных загнутых ресницах, и дал ей белоснежный носовой платок. – Тогда почему же у вас нос покраснел, глаза опухли, лицо побледнело и…
Под действием бренди девушка чуть не хихикнула; вытерев слезы, она смущенно сказала:
– Это совсем не по-джентльменски – замечать такие вещи.
На его суровом лице появилась ленивая улыбка.
– Пожалуй, я еще не сделал ничего такого, отчего у вас могло бы возникнуть впечатление, что я – джентльмен!
Подобное признание Джейсона заставило Викторию неохотно улыбнуться.
– Вы абсолютно правы, – заверила она. Сделав еще глоток, она снова откинулась на подушки. – Я плакала не из-за этой глупой помолвки. Из-за нее я просто разозлилась.
– Тогда отчего вы плакали?
Крутя бокал между ладонями, она пристально всматривалась в янтарную жидкость.
– Я вспоминала о маме. Леди Кирби так презрительно отозвалась о ее репутации!.. Это настолько вывело меня из себя, что я не знала, как ответить.
Она быстро взглянула на него из-под ресниц и, поскольку ей показалось, что он проявляет неподдельный интерес к ее рассказу, запинаясь, продолжала:
– Моя мама была доброй, ласковой и нежной. Я начала вспоминать, какой чудесной она была, и от этого заплакала. Понимаете, с того момента, как умерли мои родители, на меня что-то находит – то я чувствую себя прекрасно, то вдруг начинаю невыносимо тосковать по ним и из-за этого плачу.
– Это абсолютно естественно – плакать о людях, которых любишь, – сказал он настолько мягко, что она не могла поверить своим ушам.