сюда в N-ск выплаты перевели — и снова все порезали. В три раза сократили — да просто откровенно обдирают!
— А почему сократили?
— Не знаю! Пришел вчера получать пенсию, а там копейки начислили. Пять тысяч! Вот как на них можно жить?!
— И что теперь думаешь делать? — сухо и строго спросила у Майского Юлия Романовна, желая, наконец, прекратить жалкие причитания сына и своим вопросом и тоном разозлить, морально подтолкнуть его к действию.
— Пойду завтра в пенсионный фонд, но уж точно так это не оставлю, — решительно повернулся к ней Майский. И действительно настрой матери будто бы передался ему: в его голосе и взгляде исчезло сейчас то растерянное негодование, которое хорошо просматривалось прежде, а каждая следующая фраза придавала ему еще больше уверенности, звуча все тверже и убедительней. — Посмотрим, что они мне там плести будут. Я уже по этой части специалист не хуже их самих. Слава богу, подковался за эти годы.
Сказав это, Майский с какой-то особенной решимостью потянулся к вазе с фруктами, взял из нее банан и, прижав его к груди предплечьем левой руки, правой принялся суетливо и неловко очищать от кожуры.
— Фрукты-то надо было почистить, — увидев неуклюжие жалкие действия Майского, вдруг всколыхнулась Марина, будто укоряя саму себя в недосмотре, и, взяв вазу, быстро вышла с ней на кухню.
Несколько минут все сидели молча уставившись в телевизор, но никто не смотрел и не вслушивался в то, что там передавали — каждый думал о своем. Вскоре вернулась Марина: в руках она держала широкую тарелку, на которой были уложены нарезанные бананы, очищенные и разделенные на дольки мандарины и четвертинки яблок, с аккуратно вырезанными сердцевинами. Воздух в комнате наполнился свежим и соблазнительным ароматом только что разрезанных фруктов, и все присутствующие, уже порядком проголодавшиеся от длительного ожидания, дружно разобрали себе кто что.
— Смотрел… ц-ца… вчера передачу, — смачно причмокнув, начал Леонид Федорович, аппетитно разжевывая несколько мандариновых долек зараз. — Предлагают… ц-ц… Ленина вынести из мавзолея… т-ца… и по этому поводу даже закон какой-то особенный принять.
— Да об этом уже двадцать лет говорят, — с раздражением в голосе отозвалась Юлия Романовна. — И одни только разговоры.
— А чего ты завелась-то? — насторожился Леонид Федорович; резкая реакция супруги невольно смутила и встревожила его, так что он даже перестал жевать. — Я просто сказал, что передачу вчера видел.
— Все эти передачи — одно по одному. Что тут думать то: давно уже надо убрать.
— Убрать? — включился в разговор Майский.
— Да убрать.
— И куда ты предлагаешь его убрать?
— Как куда? Похоронить, конечно.
— Зачем?
— Что значит зачем? — нахмурилась Юлия Романовна.
— То и значит — зачем хоронить?
— Затем что это ненормально, когда в самом сердце страны лежит, как на витрине, мертвое тело.
— А может для кого-то этот человек как личность, как символ имеет большое значение? — заметно возвысив голос, сверкнул глазами Майский.
— Пусть имеет. Я же не предлагаю его памятники сносить. Я говорю о том, чтобы убрать тело и придать земле.
— Да зачем убирать?! — совсем вспылил Майский. — Может быть, тебе он глубоко безразличен — я это вполне допускаю, но никто же не заставляет тебя ходить и смотреть на него. Тело не на улице — в здании находиться. Лежит да и лежит себе — что тебе не нравится?! — уже требовал он от матери ответа.
— Мне не нравится то, что человеческое тело не погребено как полагается — по христианским обычаям, — уверенно и четко выговорила Юлия Романовна, считая, по-видимому, приведенный довод совершенно неоспоримым и нисколько не поддаваясь соблазну по примеру сына перейти к разговору на повышенных тонах.
— И только? — несколько успокоившись, насмешливо оскалился Майский. — А что значит: «погребено по христианским обычаям»?
— Ты прекрасно знаешь, что это значит, — грозно взглянула на сына Юлия Романовна.
— Нет, не знаю, — продолжал стоять на своем Майский.
— Это значит — предано земле.
— То есть согласно христианской вере мертвое тело должно быть зарыто в землю?
— Обязательно.
— Интересно, — ехидно ухмыльнулся Майский. — А когда ты в Св-ское ездила поклониться святым останкам, тебя не смущало, что тело не предано земле, как «полагается по христианским обычаям»? — обратился он к матери, сделав особенный акцент на слове «полагается», желая подчеркнуть необязательность этой нормы с точки зрения самой же церкви.
— Ха-ха-ха! — натужно засмеялась Юлия Романовна. — Ты сравнил, конечно, канонизированного святого с антихристом! — парировала она в пылу, вовсе не поняв сути иронии сына.
— Конечно, это абсолютно несопоставимые личности, — заметил Майский уже совсем спокойно: почувствовав силу своей позиции, он перестал горячиться. — Ленин — величайший деятель, идеи которого даровали такие свободы и равенство между людьми, которые до него русский человек и во сне не мог себе представить; и святой — имя и дела которого совершенно никому не известны, — тут он прищурился и, заглянув матери прямо в глаза, спросил: — Как, кстати, звали этого святого? Остатки которого лежат в Св-ском?
Это, конечно, был нокаут: Юлия Романовна замялась, решительно не зная, что ей ответить. Рожденная в Советском Союзе она, как и подавляющее большинство граждан, не была верующей — у нее вполне хватало забот и без религии. Когда же Союз рухнул, и в образовавшемся духовно-идеологическом вакууме стала набирать силу пропитанная душистым ностальгическим ароматом христианская религия Юлия Романовна, не любившая отставать от модных тенденций, принялась активно внедрять ее в свою жизнь и в жизнь своей семьи. Она накупила и обставила дом иконами, изучила все церковные праздники, начала читать молитвослов и даже на старости лет повела мужа под венец, что ей настоятельно рекомендовали сделать для укрепления брака. К этому же периоду жизни Юлии Романовны относилась и предпринятая ею вместе с набожной старушкой-соседкой поездка в поселок Св-ское, в находящийся там мужской монастырь, с целью посетить святые мощи и получить от них божественную благодать. Это паломничество действительно запечатлелась у нее в памяти и по приезду домой она и вправду некоторое время пребывала в более приподнятом, нежели обычно, расположении духа; но со временем волна всеобщего интереса к религии ослабла, и Юлия Романовна тоже заметно к ней охладела. Она упорно продолжала называть себя верующей, носила крестик и каждый год на пасху появлялась в церкви, но вспомнить хотя бы даже имя святого, мощи которого посещала, была сейчас не в состоянии.
Молчание опасно затянулось. В отчаянии Юлия Романовна уже хотела взорваться, но раздавшийся звонок разрядил обстановку и Марина, больше других обрадовавшись ему, буквально побежала открывать дверь.
II
— Ну наконец-то. Все уже заждались, — сказала Марина входившему в квартиру Роману.