сделать необходимые выводы.
Зулейха поняла, что отец не обретет душевный покой до тех пор, пока не избавится от всех сомнений, которые занимали его мысли. Теперь Зулейха думала не столько о том, чтобы разрешить вопрос с поездкой, сколько о том, как отвлечь и успокоить отца. Она села напротив.
— Сядь чуть ближе, Зулейха, а теперь рассказывай, что ты там хотела сделать ради моего здоровья?
— Все просто, папа. Я хочу вместе с тобой поселиться там, где есть хорошие врачи, где лучше условия, приятнее климат.
— То есть в Стамбуле?
— Я не знаю, где может быть лучше.
Али Осман-бей глубоко вдохнул и сказал:
— Я долго думал об этом, но это невозможно. Точнее, невозможно для меня. Но вот тебе я возвращаю полную свободу. Ты можешь вернуться в Стамбул.
— Я думаю, вы прекрасно понимаете, что сейчас это исключено.
— Дитя мое, ты уже взрослая. Мы можем говорить начистоту. Не знаю, поняла ли ты одну из особенностей моего характера? Я никому не хочу ничем быть обязанным. Такой уж я человек. А больной — это груз, обуза. Стать хомутом на шее молодой девушки. Я не из тех, кто будет кормиться подачками, что бы со мной ни случилось.
— Папа, не нервничай.
— Нет, дитя мое. Молчать о том, что надумал, а только прокручивать это в голове еще тяжелее. И ты это тоже понимаешь. Так о чем я говорил?.. Ах да. Семейное гнездо не вечно, дочка. Родители стареют, умирают. А дети растут. И вот из-за этого роспуска командного состава семейный очаг и разваливается. А на его обломках появляются новые и новые семьи. То же самое сейчас происходит и с нами. После того как умерла твоя мать, наша семья оказалась в таком же состоянии, дочка. А если говорить откровенно, то полностью развалилась. И сейчас у меня нет никакого права сказать тебе — давай продолжать жить, изображая некое подобие семьи, состоящей из больного отца и хрупкой девушки, которой только исполнилось двадцать. Поэтому ты видишь, что свободу я тебе даю не только на словах. Ты свободна, дочка. Теперь ты можешь вернуться в Стамбул и жить где захочешь. Но, может быть, ты хочешь спросить: «Почему тогда ты не позволил мне продолжить образование? Ведь так ты обрек меня жить здесь». Мне будет трудно ответить на этот вопрос.
— Нет, папа. Напротив.
— Раньше я тебе уже называл тебе некоторые причины. У меня имелись определенные соображения. Я считал, что после детских лет, которые ты провела в такое смутное время и в таком окружении, тебе полезно будет пожить несколько лет в Анатолии. В здоровой атмосфере семейного очага. Хочешь знать правду? Я не могу заставить себя поверить, что и в этом я отчасти ошибся. Но все же, надеюсь, жизнь здесь оставила в твоей душе хоть какой-то положительный след. И это пригодится тебе в будущем.
— Конечно, папа.
— А сейчас, дочка, решаем. Я остаюсь, ты возвращаешься.
— Куда?
— В Стамбул, конечно.
Зулейха нервно кашлянула и, чтобы не показывать слез, что застилали ей глаза, подошла к отцу сзади и, положив руки ему на плечи, медленно нагнулась и поцеловала в висок. Зулейха всегда оставалась очень сдержанной в проявлениях своей любви.
Полковник усмотрел в этом робком, стыдливом поцелуе что-то необычное и постарался повернуться.
— Папа, ты как ребенок, я снова тебе напоминаю. Разве можно нам разъехаться сейчас?
— Все равно рано или поздно ты выйдешь замуж.
— Об этом у нас еще будет время подумать.
— И я тебе тоже повторяю, что не тот человек твой отец, чтобы принять самопожертвование.
— С чего вы взяли, что это самопожертвование? Вы должны знать, что если жертвуют чем-то ради любимого человека, то такая жертва только в радость.
— Ты это все в романах вычитала, дочка. В жизни все не так.
Немного поколебавшись, Зулейха сказала:
— Бедный папочка, вы не знаете, как на самом деле жестока ваша дочь. Я просто не могу сделать или принять что-то, к чему у меня душа не лежит. Сейчас здесь, рядом с вами, я живу жизнью, наполненной любовью к вам, и боюсь, что в будущем буду тосковать по этому.
Каждый раз, когда Зулейха задумывалась о том, что сказала отцу, из глаз ее текли слезы, которые она с трудом сдержала тогда. С изумлением она понимала, что, несмотря на все лишения, она жила насыщенной духовной жизнью. Такого прежде никогда не было.
* * *
После того ночного разговора прошло три или четыре месяца. Они отправились в Гёльюзю, чтобы провести в особняке последние погожие летние деньки. Вечерело, отец с дочерью сидели в саду у бассейна.
Али Осман-бей расположился в соломенном кресле, накрыв ноги легким одеялом, последнее время у него стали отекать ноги, и ему тяжело стало ходить. В какой-то момент разговор зашел о Юсуфе.
— Ты заметила, Зулейха, — сказал Али Осман-бей, — Юсуф снова не показывается.
Девушка рассмеялась:
— Он, должно быть, в тайне ото всех бродит вокруг здания муниципалитета в Силифке.
— Я так не думаю.
— А я считаю, что так оно и есть. Поместье его не интересует. Его голова занята другим.
— Возможно. Но есть причина и поважнее. И мне интересно, догадаешься ли ты, какая?
— И в чем тогда дело?
— Ты заметила, что его мать почти все время проводит с нами, а вот Юсуф нас упорно избегает?
Что-то насторожило Зулейху в словах отца и в том, как он улыбался.
— Да, но мне на ум ничего не приходит, только та причина, которую я уже назвала.
— Нет, дело совсем не в этом. Он избегает находиться рядом с тобой.
Зулейха нахмурилась.
— Вот как? С чего бы это?
— Боится, как бы народ чего не насочинял.
— Странно.
— Ничего странного. Скорее наоборот. Для местных очень даже естественно. Да, собственно, везде примерно одно и то же. Если две семьи тесно общаются, и в одной есть девушка на выданье, а в другой неженатый мужчина.
— А что, пошли какие-нибудь сплетни?
Али Осман-бей, будто не услышав слов. Зулейхи, засмеялся пуще прежнего:
— Особенно если одного из них зовут Юсуф, а другую — Зулейха[85].
На этот раз засмеялась Зулейха:
— Уж не думают ли они, что я, как Зулейха, преследую Юсуфа?
— Ну, до этого, конечно не доходит. Однако некоторые люди мне много разного наболтали в Силифке.
— Это когда? Ведь в последнее время вы ни с кем не встречались. — Зулейха встала: — Что-то мой уважаемый отец не договаривает.
— Ты несправедлива, Зулейха. Ты знаешь, что я всегда говорю начистоту.
— Но мне кажется, что с