кукла, и в итоге разбились. Все, чего я хотела, воплотилось в жизнь с массой «но». Однако и этого я в итоге лишилась. Безумие поглотило всю мою семью.
Мать с отцом я давно за близких людей и не считала. Я исправно звонила им по праздникам, поздравляла и дежурно справлялась о здоровье. Они так же дежурно отвечали, и на этом наши беседы заканчивались. Им никогда не был интересен мой муж и моя дочь.
Меня это не сильно огорчало. Жизнь в целом была не так уж и плоха. И порой я даже радовалась, что все ж успела запрыгнуть в уходящий поезд: и муж есть, пусть немного вялый и рассеянный, но все-таки мужчина в доме! Есть ребенок, да, не самый смышленый и красивый, ну да и пусть. Есть крыша над головой. Не нужно больше работать. А что еще надо.
Сначала ушел муж. После его гибели пришлось вернуться на работу и тащить на себе дочь. А теперь вот и дочери нет, ничего больше нет, я совсем одна. Похоронила я ее буквально недавно – девяти дней еще не прошло. После смерти дочери стало совсем пусто. Я бродила по улицам в свободное от работы время (а такого у меня теперь появилось очень много), тупо смотря перед собой. Не понимая, что мне делать теперь, для чего я в принципе жила и живу, куда себя деть.
В одну из таких прогулок, когда я уже была возле своего подъезда и стала копаться в сумке в поисках ключа, ко мне подошел молодой человек самого обычного вида – в джинсах и кожаной куртке. Он окликнул меня:
– Людмила Матвеевна! Можно вас на пару слов?
– А вы кто? – бесстрастно спросила я. В общем-то мне было все равно, но парень вытащил удостоверение и представился. Надо же. Полиция. Я спросила:
– Какие ко мне могут быть вопросы?
– Понимаю, вам может быть тяжело, но это по поводу вашей дочери – серьезно начал парень.
– Так после этого ко мне уже приходили, – вяло ответила я, – дело открывать не стали, самоубийство ведь.
– Да, верно. Но ваша дочь была подопечной фонда, который оказывает помощь психологического характера, и мы сейчас проверяем его деятельность. В рамках расследования хотели бы задать пару вопросов о ее лечении – ну, сами понимаете, чтобы понять, есть ли в этом вина фонда.
– Они ни при чем, – возразила я и добавила:
– У меня претензий нет. Дочь была больна, как, по-видимому, когда-то ее отец. Сложное заболевание.
– Мы ни в чем никого и не обвиняем, – успокаивающе ответил мой собеседник, – Но проверить данные должны.
– Ну что ж, – вздохнула я, – пойдемте со мной в дом, не здесь же говорить.
– Пойдемте, – согласился полицейский. Мы вместе поднялись, я провела его на кухню. Предложила чаю, но собеседник вежливо отказался. А вот я себе налила. Села за стол напротив полицейского и равнодушно вперилась в него взглядом. Молодой человек стал задавать вопросы – как часто дочь посещала фонд, кто ее лечил. Были ли у меня или у нее какие-то проблемы с сотрудниками фонда, с ее лечащим врачом. Мои ответы он старательно записывал, а под конец беседы спросил:
– Не остались ли у вас рецепты на препараты, которые назначали вашей дочери?
– Есть один, – кивнула я, – не успела в последний раз ей купить.
– Могу ли я его забрать? – спросил полицейский. Он называл свое имя, но я пропустила мимо ушей. Антон что ли? Переспрашивать неудобно как-то. Вслух я сказала:
– Забирайте, мне без надобности, а ей уже тем более, – и пошла искать бумажку. После передала ее в руки собеседнику. Он кивнул и поблагодарил меня. Встал, собираясь уходить. На прощание сказал:
– Я был бы признателен, если бы вы пока никому не говорили о нашей встрече. Скорее всего, проблем нет, но до конца проверки лучше информацию о нашем разговоре не афишировать. Я вам сообщу, когда мы закончим.
– Без проблем, – ответила я. Да с кем мне это обсуждать. Больше не с кем и незачем.
Надежда
Стас снова сидел на нашей кухне. Он привлек некоторых хороших знакомых из числа полицейских, чтобы навести кое-какие справки. И они даже неплохо продвинулись, но полученная информация заставляла похолодеть.
– Что я могу сказать, – вещал Стас, – поговорил тут оперативник, мой хороший знакомый, с матерью одной из пациенток. Имя которой совпадает с записью в дневничке. С тем, которое рядом с твоим там стоит. Нам повезло вообще узнать такую инфу – врач наш наблюдал ее через благотворительный фонд, в котором есть не в меру болтливые сотрудники. Не спрашивай, как, но мы получили контакты матери этой девушки. Поговорили с ней. Рецептик попросили на медикаменты.
– Ну и что? – в нетерпении воскликнула я. Мне было сложно даже усидеть на месте, нервное возбуждение было слишком велико.
– Мать какая-то странная у нее. Даже точного диагноза дочери назвать не может, но судя по рассказанному, у девушки была шизофрения. Так вот. Наш добрый доктор и ей выписал медикаменты, действие которых прямо противоположно действию тех лекарств, которые ей по идее показаны. Мы опросили нескольких психиатров, и они нам рассказали, что те таблетки, которые принимала несчастная, при шизофрении не только не помогут, но могут даже ухудшить ее состояние – они действуют возбуждающе, бредовые мысли не блокируют, да вообще никак бы в ее случае не помогли.
– Получается, он все же специально, – протянула я. Хоть с этой мыслью я прожила уже продолжительное время, она никак не хотела укладываться у меня в голове. Как же так. Именитый врач, эксперт множества ток-шоу. Светило отечественной психиатрии, гость стольких международных конференций! Невероятно!
– Похоже на то. Но и это еще не все.
– Да выкладывай уже все, – обреченно вздохнула я. Сидящий рядом муж ободряюще приобнял меня за плечи и подлил чаю.
– По ряду имен мы ничего не нарыли, предполагаю, это пациенты его частной практики. Но есть два имени, за которые мы зацепились. Первое – подружка его юности, еще из города, где он родился. Покончила с собой в последний год обучения в школе. Второе – старенькая бабушка. Которая отписала ему свою квартиру в Москве. Тоже покончила с собой. Если бы не твой рассказ и все эти звоночки, я подумал бы, что бред. Но эти зацепки не дают мне покоя. Если все так, как мы думаем, то мы столкнулись просто с монстром каким-то, – подвел итог Стас, – первую жертву он довел до суицида еще подростком, получается. Потом намеренно пошел учиться на психиатра и стал хладнокровно