Он прокрутил её слова в голове, пытаясь понять те, которых не знал, его мозг работал быстро.
«Большое возмущение — ярость, гнев. Большой гнев. Сильный гнев».
Прищурившись, он посмотрел туда, где сходились небо и земля.
— Это работает?
— Нет, в целом. Всё это заставляет меня чувствовать себя маленькой и беспомощной.
— Муравей, проклинающий Бога с вершины травинки, — процитировал он по памяти, слова слетели с его языка прежде, чем он смог остановить их. Он прикусил губу и поморщился, ощутив вкус крови.
Она одарила его удивленной улыбкой, которая превратилась в смешок.
— Как-то так, да. — Она на мгновение замолчала. — Что ты будешь делать? Теперь, когда Дрисколла нет? Насколько я понимаю, вы с ним обменивались вещами?
— Да. Но не так много за последние несколько лет. Мне не нужен Дрисколл, чтобы выжить. — Он помолчал с минуту. — Мне будет не хватать некоторых вещей, которые он мне доставал, но я пережил не одну зиму… не один год без него. Я смогу сделать это снова, если придется.
Она ничего не ответила, и когда он бросил на неё быстрый взгляд, то увидел, что она хмурится и прикусывает губу, как, казалось, делала прямо перед тем, как начать задавать много вопросов подряд.
— А что случилось с твоими родителями? — спросил он, пытаясь перевести её мысли с него на что-нибудь другое. — Как произошла авария?
Он сделала глубокий вдох перед тем, как ответить.
— Я тоже была маленькой, как и ты, когда весь мой мир рухнул. — Она улыбнулась, но улыбка быстро исчезла. — Или, по крайней мере, так это ощущалось.
Он снова почувствовал понимание. То, как она сказала, что весь её мир рухнул; это именно то, что он думал, случилось с ним однажды, точнее, дважды. Всему миру пришел конец.
…идёт война…
— Мы возвращались с ужина в Мизуле. Я заснула, — она покачала головой. — Я не знаю, что случилось. Это самое неприятное. Я помню катастрофу очень-очень смутно. Я помню, как падала. Помню, была мокрой и замерзшей. Была зима. Но следующее, что я вспоминаю, как очнулась в больнице. Я пыталась собрать всё это воедино, но воспоминания, словно… туманные вспышки, которые я не могу организовать неразрывной цепью.
«Я не могу организовать неразрывной цепью, — повторил про себя Лукас. — Организовать? Построить? Собрать? Я не могу… не могу собрать неразрывно? По порядку? Да. Как головоломку. Вот что она имела в виду».
Он отложил в памяти эти слова. Новые, среди множества новых за последние несколько дней.
— Почему нашли тебя, но не машину?
— Меня нашли заблудившиеся туристы.
— Здесь, в лесу?
Он никогда никого не видел. Ему казалось, что он слышал людей несколько раз. Но это означало опасность для него, поэтому он прятался, пока не был уверен, что находится в безопасности.
…они убивают детей…
Она бросила на него быстрый взгляд.
— Да. Они гуляли, искали пещеры, о которых им рассказывали друзья. Два парня из колледжа. Было высказано предположение, что они могли заблудиться, потому что выкурили обильное количество марихуаны. Судя по всему, от них воняло, но это никого особо не волновало, учитывая обстоятельства. Удивительно, что они вообще смогли найти дорогу назад в город.
Было слишком много новых, неизвестных слов. Он понял, что понимает только половину. А, может, и меньше. У него заболела голова.
— Во всяком случае, они оставили заявление, но не знали, где меня нашли, или каких-либо других подробностей. Власти в этом районе сформировали поисковую группу, в основном сфокусированную на дорогах, по которым, вероятно, ехал мой отец, но без каких-либо зацепок они действительно не знали, куда конкретно направить людей. Я долго лежала в больнице, а когда проснулась, то почти ничего не помнила.
— Тебе повезло, — вот и всё, что он мог сказать в ответ на эту длинную цепочку слов.
Она на минуту прищурилась, глядя вдаль.
— Да, возможно.
Лукас остановился, и Харпер тоже. Он порылся в своей сумке, достал завёрнутый кусок рыбы и протянул ей.
— Голодна?
Она взяла протянутую еду, хоть и неуверенно.
— Очень. Что это?
— Копчёная красногорлая рыба.
Он ел копчёную рыбу только зимой, потому что обнаружил, что она дольше не портится и её можно хранить. Ему больше нравилась свежая сырая рыба, но он принес копчёную, потому что думал, что Харпер она больше понравится.
Она бросила на него странный взгляд, но развернула её, отломила кусочек, положила в рот и принялась жевать. Глаза Харпер расширились, она пожевала ещё немного, и, наконец, сказала:
— Очень вкусно.
Он улыбнулся, гордость наполнила его грудь. Ему нравилось смотреть, как она ест еду, которую он поймал, почистил и покурил. Ему нравилось выражение удовольствия в её глазах и то, как масло от еды делало её губы блестящими. Он подумал о том, как оближет их, почувствовав маслянистую соль на её коже.
Он думал об охоте и рыбалке для неё, о том, чтобы приносить ей еду и держать её в тепле и безопасности. Он представил, как она просит его делать всё это. Ему понравилась эта картинка, но и смутила. Она не может там жить.
— Готова? — спросил он, бросая остатки еды в сумку и отворачиваясь от неё. Она что-то пробормотала во время очередного укуса, и он услышал её шаги за спиной.
Пока они двигались, он достал немного рыбы и быстро съел её, наблюдая, как небо меняется от грустно-серого к приятно-голубому, огненное солнце сжигает утренние облака, туман на верхушках деревьев исчезает. Вокруг них раздавались капающие звуки, снег превращался в воду, которая сегодня снова замёрзнет, образуя серебристые водопады всех размеров и форм, и длинные, острые сосульки.
— Форель, — сказала она.
— Что?
— Крапчатая рыба с красной полосой на горле. Её называют форель.
— Форель, — сказал он и повторил, чтобы запомнить. Когда он посмотрел на неё, её взгляд был мягким и нежным, словно небо на рассвете. — Спасибо тебе.
Она кивнула, и на её лице появилось выражение, которое он вновь не знал, как назвать.
Они шли ещё некоторое время, Харпер отставала, поскольку земля становилась всё более бугристой.
— Он там, — сказал он, когда показался каньон.
Харпер подошла к нему, глядя вниз на заснеженный каньон.