негодования и торжества. Зрители кричали, хлопали и топали ногами, а после спектакля вынесли неистовую силу на улицы. Город забурлил страстью неповиновения власти…
С этого дня римляне каждый день приходили на Форум. Заполняли площадь до отказа, смелые ораторы произносили громкие заявления, требуя от сенаторов закона о возвращении Марка Цицерона. Столь нетерпимое проявление гражданских свобод не прошло мимо Публия Клодия, уже сенатора. Его заметили в театре, когда ставилась комедия. Актёры, будто играя по сценарию, соскочили с подмостков, окружили Клодия и начали по-шутовски приплясывать и строить гримасы. Не обращая на него внимания, выкрикивали злые стишки о нём, ходившие в народе. Он испуганно втягивал голову в плечи, краснея от злости. Зрители с увлечением поддержали актёров; они вскочили с мест, смеялись и выкрикивали в его сторону проклятья. Под улюлюканье, свист и топот Клодий спешно ретировался.
Новоизбранный трибун Анний Милон, воспользовавшись непокорностью граждан, на другой день заявил на Форуме, что привлекает Публия Клодия к суду по обвинению «за незаконные насильственные действия во время исполнения своего трибуната». Народ криками одобрения поддержал трибуна, но сторонники Клодия с угрозами бросились к рострам, стащили оратора, не дав продолжить речь. Тут же вмешались защитники Милона из граждан и его рабы, сопровождавшие хозяина в городе. Завязалась драка с участием единомышленников обеих сторон.
Помпоний Аттик находился в Риме по своей воле и только ради Марка. Следил за стремительно развивающимися событиями, готовый вмешаться, действовать, даже вооружить недовольных Клодием людей. Встречался с сенаторами, убеждал их, возбуждал вопрос о возвращении Цицерона. Настал день, когда консул Лентул Спинтер огласил законопроект, но ставленник Клодия трибун Гавиан заблокировал его своим вето.
Спасением старшего брата занялся Квинт Цицерон. Защитив себя от клеветы Клодия, вместе с Гаем Пизоном, зятем Цицерона, и двоюродным братом консула, Лентула Спинтера, инициировал новое заседание Сената с той же повесткой. На этот раз участники заседания не испугались угроз молодчиков Клодия и потребовали вернуть Цицерона решением Народного собрания.
Однако в ночь накануне заседания собрания многочисленный вооружённый отряд занял ближние подступы к рострам с намерением помешать народным ораторам. В результате произошли столкновения вооружённых противников и сторонников Цицерона и, что самое ужасное, ранили нескольких трибунов, обладавших неприкосновенностью. Вследствие тех ужасных событий «сточные канавы были забиты телами граждан, Тибр переполнился плывущими мертвецами… Несколько дней смывали губками кровь с площади…».
Квинт Цицерон тоже принял участие в потасовках на Форуме; «избежал гибели, прикинувшись мертвым, и лишь ночью, когда стих весь ужас, выбрался из-под трупов»…
Вскоре Рим потрясло известие. Народный трибун Сестий проигнорировал угрозы сенатора Клодия, заявив в Сенате, что в своём намерении помочь Марку Цицерону воспользуется древнейшей традицией римских предков, позволяющей молитве гражданина принять обличие закона. Молитва, чтобы её услышали боги, должна твориться непосредственно в храме.
Сестий явился в храм легендарного героя Кастора, один и без оружия, чтобы помолиться о свершении божественного правосудия. Во время обряда в храм ворвались люди во главе с Клодием и в нарушение религиозных и всех прочих запретов накинулись на трибуна. Сестия били до беспамятства, а когда он упал к ногам статуи Кастора, его искололи ножами и оставили умирать, истекающего кровью.
Узнав о чудовищном преступлении, Рим содрогнулся, но праведное народное возмущение тут же угасло, утонуло в море страха в предчувствии новых преступлений Клодия. Марк совсем упал духом и написал Аттику: «…Из твоего письма и из самого дела вижу, что я окончательно погиб».
От безысходности часть сенаторов обратилась ко второму триумвиру – Гнею Помпею, «теневому правителю Рима», и потребовала решительных действий против беззакония, творимого Клодием. Триумвир пообещал защитить римлян, но видимых результатов не последовало. Сенаторы договорились между собой и объявили, что «не будут решать ни одного государственного вопроса, не примут ни одного закона или постановления до тех пор, пока не вернется их коллега, сенатор Марк Туллий Цицерон».
Чтобы окончательно определиться, как себя вести в дальнейшем, заседание назначили в вестибюле храма Кастора, печально известного недавним убийством трибуна Сестия. Неожиданно раздался звон металла об пол – упал короткий спартанский меч, скрытый под одеждой раба. Ношение оружия в храме – тягчайшее преступление гражданином перед богами, законом и Сенатом, да ещё человеком низкого происхождения! Под пытками удалось выбить у раба признание, что Клодий, его хозяин, поучил ему убить Гнея Помпея, когда тот явится в храм. После столь страшного признания Помпею пришлось действовать уже более решительно.
Триумвир отправил глашатаев в города Италии с извещением, что хочет вернуть Цицерона из незаконного изгнания. Но без поддержки римского народа не обойтись. Триумвир предложил немедленно произвести в каждом городе голосование по этому вопросу и не ждать, пока на это решатся сенаторы.
Едва люди услышали имя Марка Цицерона, в Риме и других городах, во всех муниципиях и колониях прошли народные сходки и шествия в поддержку предложения Гнея Помпея.
Это было воистину всенародное голосование! Римский народ никогда прежде не голосовал с таким единодушием. Такой признательности Цицерон не испытывал давно: повсюду говорилось о великих заслугах Марка Цицерона во время консульства, что он спас республику от мятежей, гражданской войны и вообще от исчезновения. Ему возвращалось римское гражданство, он восстанавливался в имущественных правах. Более того, сенаторы согласились выдать из казны средства, достаточные для устранения разрушений в его доме на Палатине и виллах, произошедших по приказу трибуна Клодия. Сенат в особом постановлении выразил благодарность городским общинам и отдельным гражданам, дававшим приют Цицерону в течение ужасных полутора лет изгнания, пренебрегая запретам Клодия.
* * *
Цицерон, узнав о последних событиях на родине, вспомнил пророческое сновидение о его «спасении из Рима». Оно действительно пришло от памятника, связанного с Гаем Марием – Сенат в тот памятный день собрался не в курии Цезаря, а в храме Кастора и Поллукса, когда-то освящённом полководцем в ознаменование своих побед…
Глава восьмая. Возвращение к жизни
Снова в Риме
В Диррахии, не дожидаясь итогов «италийского» голосования, Марк сел на корабль, следующий в Брундизий. Находясь на палубе, некоторое время с улыбкой вспоминал, что в Диррахии оставил «близкого друга», настолько маленького, что о его существовании не знал более никто. Это был паучок, который, судя по ажурной сети, давно обитал в доме, где поселился Марк…
Они «познакомились» в первый день. В комнату через оконце заглянул лучик солнца; блеснула паутина с мечущейся в ней мухой. Было от чего – рядом качались мумии жертв хозяина ловчей сети. Паучок крадучись подбирался к добыче крупнее его в три раза. Муха встрепенулась на пределе сил и… с торжествующим жужжанием улетела прочь. Случайно подсмотрев эту почти житейскую картинку, Марк припомнил мудрость скифа Анахарсиса: «Закон – что паутина: мелкие букашки в ней запутываются и погибают, а крупные насекомые благополучно проскакивают сквозь прорехи».
Марк часто навещал своего «друга»-паучка; подходил и долго наблюдал, как тот ловко латает дыры в порванной местами сети – результат схватки с крупной добычей. Марк заметил, что сей процесс наблюдения его здорово отвлекает от неприятных воспоминаний, успокаивает, а ещё, что паучок не всегда ведёт себя одинаково – к изменению погоды. К дождю паук замирал, вероятно, уверенный, что насекомые не станут летать, а перед ясной погодой охота происходила у него на славу…
Вскоре Марк почувствовал необходимость заботиться о маленьком «друге», назвав Диогеном за отшельнический образ существования: