Со мной поехали двенадцать краснофлотцев и младших командиров. В подарок ЦК ВЛКСМ мы везли письменные приборы и шахматы, выточенные из дубовой обшивки фрегата Паллада - того самого, на котором некогда плыл от Кронштадта до Охотского моря И. А. Гончаров. Фрегат уже восемьдесят лет лежал на дне бухты Постовой, откуда и подняли водолазы несколько кусков дерева. Из них была сделана также обложка флотского рапорта съезду.
Первая новость, которую мы узнали в Москве, еще на вокзале, касалась лодки Египко.
4 апреля 1936 года на первых страницах центральных газет было опубликовано постановление Президиума ЦИК СССР О награждении моряков-подводников Тихоокеанского флота. В нем стояло тридцать шесть фамилий - весь личный состав Щ-117! Командир и комиссар награждались орденом Красной Звезды, остальные участники стахановского похода - орденом Знак Почета.
Московские журналисты, уже знавшие, что в нашей делегации есть комсорг отличившейся лодки Панкратов, немедленно разыскали его в гостинице. Взяли в оборот и меня. Все тихоокеанцы, оказавшиеся в столице, выступали на предприятиях, в клубах. Встречали дальневосточных моряков восторженно. Заглядывались и на улицах на бескозырки с золотой надписью Тихоокеанский флот.
Комсомольский съезд открылся в Большом Кремлевском дворце. В отчетном докладе ЦК ВЛКСМ, с которым выступил А. В. Косарев, отводилось много места задачам комсомола в обороне Родины. Прямо говорилось - избежать войны вряд ли удастся. И весь зал аплодировал словам о том, что тысячи комсомольцев освоили в аэроклубах летное дело, а сотни студентов гражданских вузов добровольно переходят в военные училища.
Нарастающая военная опасность ощущалась остро. Гитлеровцы, захватившие три года назад власть в Германии, вели себя все более нагло. На востоке не прекращались провокации японских милитаристов. И на съезде нельзя было не почувствовать общей внимательности к делегатам и гостям из Вооруженных Сил. В перерывах между заседаниями командиры и красноармейцы, военные моряки, девушки в гимнастерках с голубыми петлицами и значками парашютистов оказывались в тесном дружеском кольце штатских комсомольцев,
На вечер 15 апреля было назначено торжественное заседание съезда, посвященное шефству комсомола над военно-морским и военно-воздушным флотами страны.
Накануне меня вызвали к начальнику ПУРа армейскому комиссару 1 ранга Я. Б. Гамарнику.
- Текст завтрашнего выступления у вас с собой? - спросил он после того, как я представился.
Текста при мне не было, но я доложил, что рапортовать съезду готов. Содержание нашего рапорта отлично помнил, хотя и не заучивал его слово в слово. Когда перечитывал рапорт в долгом пути из Владивостока, за каждой фразой вставали дела и события, забыть о которых я просто не мог.
- Так не пойдет, - сказал Гамарник. - Еще собьетесь...
Он приказал кому-то принести копию рапорта и велел мне читать вслух, очевидно желая посмотреть, как это у меня получится.
Чтение мое Яну Борисовичу не понравилось. Не дослушав до конца, он сказал, что надо потренироваться. Читал я действительно скверно, невыразительно. Меня как-то сковывало то, что надо смотреть на текст.
Шефское заседание X съезда ВЛКСМ проходило в Большом театре. Кроме делегатов присутствовал комсомольский актив Москвы. Прибыли Я. Б. Гамарник, маршалы С. М. Буденный, А. И. Егоров, группа высшего комсостава в морской и авиационной форме.
Начальник Военно-Морских Сил флагман флота 4 ранга В. М. Орлов и начальник Военно-Воздушных Сил командарм 2 ранга Я. И. Алкснис рассказали, как выросли и окрепли за годы комсомольского шефства флот и авиация Советского государства.
И вот А. В. Косарев объявил, что приветствовать съезд прибыли моряки-тихоокеанцы. На авансцену вышли строевым шагом двенадцать дальневосточников. Со всех ярусов театра грянули аплодисменты.
Сидя в президиуме, в нескольких шагах от массивной трибуны, на которую мне нужно было сейчас подняться, я никак не мог представить себя на ней. И когда встал, держа в руках тяжеловесную книжищу из мореного дуба с Паллады, понял с беспощадной ясностью: если раскрою ее на трибуне и начну читать по бумаге, получится еще хуже, чем у Гамарника в кабинете...
Дальнейшее произошло как-то неожиданно для меня самого. Почти машинально положив папку с рапортом на край трибуны, я прошел туда, где построились краснофлотцы. Став на правом фланге шеренги, сразу почувствовал себя уверенно.
Зал, только что гремевший овацией, уже притих, и я начал:
- Тихоокеанский флот рапортует шефу военных моряков - Ленинскому комсомолу о своих успехах в боевой и политической подготовке...
Рапорт есть рапорт, его слушают стоя. И зал встал гак-то удивительно дружно: одно движение - и все замерло.
Разумеется, я очень волновался - выступать в такой обстановке, перед подобной аудиторией никогда не приходилось. Но это было совсем не то волнение, когда забываешь, что надо сказать. Я видел множество обращенных ко мне внимательных лиц, и слова лились сами... Говорил о том, как мы плаваем и как обживаем дальневосточные берега страны, о флотских стахановцах, об орденоносном экипаже Николая Египко, которого, как и многих из нас, послал на море комсомол, о наших замечательных сверхсрочниках - младших командирах, ставших гордостью флота, о тяге моряков к учебе, к культуре... И, конечно, о том, что тихоокеанцы сознают, какой ответственный участок обороны доверен им партией и Родиной, что мы живем в постоянной готовности к отпору врагу.
Кончив, вручил рапорт А. В. Косареву. А в зале уже раздались звуки фанфар. В проходах партера появились пехотинцы в касках, танкисты в кожаных шлемах, летчики в пилотках - пришли приветствовать съезд бойцы Московского военного округа.
Проходя на свое место, встретился взглядом с Я. Б. Гамарником. Понять, осуждает ли он меня за самовольничанье, было трудно - выражение лица скрадывали порода и усы. Ждал, что потом меня кто-то отчитает, и не знал, как буду оправдываться. Однако никто меня не упрекнул.
... Памятен и следующий день. 16 апреля тихоокеанцев пригласил к себе Николай Островский, автор вышедшей совсем недавно, но уже каждым из нас прочитанной книги Как закалялась сталь.
Краснофлотцы входили в его квартиру на улице Горького на цыпочках, почти бесшумно - все знали, как тяжело Островский болен.
Он лежал в постели лицом к окну, очень худой и бледный, в военной гимнастерке с орденом Ленина и ромбами бригадного комиссара в петлицах. В комнате были мать и жена писателя. Кто-то из них начал разговор.
Я присел на стул у постели Николая Алексеевича, краснофлотцы стали вокруг. Знакомясь, Островский ощупывал тонкими чуткими пальцами мою руку. Дойдя до жесткой широкой нашивки на рукаве и будто увидев ее, сказал, что, наверное, у нас одинаковые звания (я не стал объяснять, что звания еще не имею, а одну широкую ношу по должности). Потом спросил, сколько мне лет, и мы вспомнили гражданскую войну.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});