Начальник из МГО сокрушенно покачал головой и начал составлять протокол обыска.
— Вы арестованы, граждане! — объявил в заключение он.
— Почему? На каком основании? — пытался со слабой растерянностью протестовать Пит Граф. Но сами же сообщники не могли придумать сразу никакого благовидного предлога для объяснения обнаруженного у них письма и записей.
— Я объяснял своему другу, как производится шифрование, потому что пришлось к слову, — попытался объяснить шифр Пит Граф.
Но на вопрос, как давно установилась у него с гостем дружба, от ответил, что Малабут сегодня в первый раз посетил его по делу духоборческой коммуны, так как среди духоборов его, Пит Графа, кто-то случайно знал и рекомендовал Малабуту обратиться к нему. Какое дело у нотариуса могло быть к нему, он отказался объяснить.
Путал и Малабут, объяснивший в соседней комнате, что он прибыл по делу духоборческой коммуны, случайно-де познакомился возле китайского посольства сегодня с Пит Графом, как с человеком, знающим ходы в советские учреждения. Что же касается до шифрованных записей в блокноте, то он их делал для того, чтобы не показаться невежественным перед комсомольцами, если бы кто-нибудь из них спросил его о способах шифрования. Но каких комсомольцев имел в виду только что приехавший адвокат, он об этом сказать ничего не мог.
Красноармейцы и агенты, почувствовавшие, что арест связан с какой-то заговорщической махинацией, наблюдая растерянность арестованных и беспомощные противоречия показаний, сразу решили, что имеют дело с матерыми белогвардейцами, которых десяток лет существования Советской власти не заставил угомониться. С враждебным молчанием они дождались, пока было закончено составление протокола, и арестованные переданы ими для препровождения в специальное помещение при комиссариате милиции.
Тогда они скомандовали:
— Пошел!
И окружив арестованных, повели их.
Никто не заметил по поведению мнимого почтальона — Граудина, принимавшего участие во всей процедуре обыска, что арест ближе всего касается его, и что его роль в этом деле значительно больше, чем можно это было думать по той второстепенной должности агента-сыщика, которой он прикрылся, чтобы присутствовать при аресте. Между тем, во время сутолоки обыска и допроса он обменялся с Малабутом выразительным, хотя и коротким взглядом, который явно свидетельствовал, что у этого почтальона и арестуемого неизвестного значительно больше общего, чем это можно было думать.
И действительно было так, потому что подлинный нотариус, он же фашистский агент, прибывший из Америки с сектантской коммуной, Степан Малабут, сидел под арестом в провинции в весьма строгом одиночном заключении, что же касается до арестованного на квартире гостя Пит Графа, то на этот раз это был никто иной, как корректор полиграфтреста Дергачев, привлеченный к участию в разоблачении фашистов и с увлечением согласившийся на него из-за той сенсационности, которую, в случае успеха, обещало раскрытие необычайной организации.
Он должен был по плану Граудина выдать себя за Малабута и, как мы видели, сделал это так натурально, что никакое сомнение не могло прийти в голову агента фашистов.
Наоборот, когда после допроса арестованных соединили и вместе посадили в изолированное арестное помещение, то ввиду того, что Малабут проявлял неизменное мужество, не падая, очевидно, духом, Пит Граф преисполнился к нему уважением и, не блистая сам излишним присутствием духа, стал искать в нем некоторой духовной поддержки.
— Влопались! — сказал он с отчаянием, опускаясь на изгаженные клопами доски нар, когда дверь камеры закрылась.
— Да… Вы заметили, почтальон-то, о котором я вам говорил утром, тут был…
— Да… сыщик!
— Вот проклятые чекисты, до какого совершенства они насобачились выслеживать всех, — прямо въехать нельзя в эту несчастную совдепию…
— Тут не чекисты… Или выдал кто-нибудь, или, может быть, вы же дорогою проболтались кому-нибудь…
— Я проболтался?..
Малабут с красноречивым пренебрежением посмотрел на Пит Графа и отвергался.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Хотел в Москве хоть заработать, да открыть в Канаде свою контору… вот и заработал! — сказал он как бы самому себе, оглядывая стены и решетку над нарами.
— А я мечтал собрать артисток в балетную труппу и сделаться антрепренером, — признался фашист. — Я не ожидал, что эти большевистские краснобаи когда бы то ни было доберутся до меня.
— Что же вы святым хотели прожить среди них?
— Не святым, но я как мышь, кажется, прежде обнюхивал все кругом раз десять и только тогда высовывал голову.
— Вот и наскочили на котов…
— Что же теперь делать?
— Надо соображать. Голова только одно теперь и будет думать…
— Бежать? — неуверенно спросил Пит Граф.
— Конечно… Не ждать же, пока эти пролетарии нас свезут куда-нибудь под мост да пристрелят…
— Разве без суда сделают это?
— Пхе, батенька, живете в совдепии, а еще спрашиваете об этом. Им цацкаться недолго с нами. Мы тут только что приходим в себя, а у них уже, может быть, решается наша судьба. Интересно, захотят они еще допросить нас, или надеяться не станут на допрос, а возьмут да просто прихлопнут. Проклятая жизнь!
И мнимый Малабут, охватив себе колени руками на нарах, как бы собрался ныть.
Пит Граф окончательно съежился и, конвульсивно дергаясь плечами, опустился также.
— Не убежишь отсюда!.. — уныло проговорил он больше себе, чем Малабуту.
Нотариус поднял голову и осмотрелся. Снова опустил голову и снова поднял ее.
Потом несколько минут просидел в угнетенном состоянии, взобрался к решетке и выглянул в окно.
— Если даже задалось бы бежать, надо мчаться к Владивостоку и скорей обратно в Америку, а у нас ни денег, ни знакомых, ни перемены платья. Да и в Америке… что мы тут наделали, что вам там опять дадут работу… Я получил только первое поручение от бюро, и вот влип…
— Это-то они поймут. В Нью-Йорке мы добились бы приема у Круджа, а ему только стоит сказать, что у нас вышло и что мы к его услугам, и он поручит нам организацию бюро, если опять не в России, то в любом другом месте. Денег не пожалеет.
— Далеко до Круджа; жалко, что нет у нас ножа, пилок или хотя бы железа полосы. Эх, решетку бы сломать…
Малабут еще раз оглядел помещение, отводя одновременно безразличные глаза от сообщника, а про себя запечатлевая надолго в памяти услышанное имя, очевидно, какого-то фашистского организатора. Крудж, Крудж, Крудж…
— Обождем, пока заглянет сюда к нам кто-нибудь, — продолжал он вслух, — из этих острожных индюков; может быть, какой-нибудь случай сам подвернется. Все-таки тюрьма — не тюрьма, а в городе мы. Со всех сторон дома и жизнь бьет ключей… Только пяток саженей, и мы на воле можем очутиться. Эх, денег, жалко, нет!
— Не думайте о деньгах… — перебил его измятый унынием Пит Граф… — денег достанем в Москве, у меня тут есть верная касса.
— Поп, должно быть! — подумал про себя мнимый нотариус. — Ну ладно, барин, поживем на белогвардейские денежки…
Вслух он сказал:
— Если денег есть достаточно, то это уже мы наполовину на воле… За деньги и сами чекисты много кой-чего для нас сделают…
— Покурить хотя бы! — воскликнул Малабут.
— Да, покурить бы легче… — подтвердил Пит Граф. Он попробовал лечь.
— Клопов много! Не заснем, все одно… — заметил нотариус.
— Да, уже за воротник заползло что-то…
— Как колючек на крапиве.
И Малабут, отломив от скамейки щепочку, начал осматривать и тыкать ею по щелям.
Зараженный им Пит Граф тоже поднял нары. Несколько минут он переходил от щели к щели, издавая мстительные восклицания и не замечая коротких взглядов наблюдавшего за ним Малабута.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Большевики проклятые! — пыхтел он, уничтожая насекомых. — У, ты, красногвардеец! Бандит! Чекистская душа!
Но вдруг он издал отличное от своих возгласов междометие удивления:
— Там-тарам! Что это такое?
Малабут взглянул на него и приблизился.
Пит Граф напал на одну из камерных «хавыр» под койкой, куда арестанты засовывают предметы своего скудного дневного обихода. Кроме сухого куска житняка и нескольких огрызков сахару, здесь оказалось полвосьмушки табаку, спички и бумага.