Читать интересную книгу Обними меня - Роберта Лэтоу

Несмотря на ранний час, солнце уже припекало вовсю, и девушка решила поговорить с викарием на свежем воздухе, облюбовав для этого старинную каменную скамью. Сидя на ней, можно было не только разговаривать, но и вести наблюдение за деревней. Как только Дженни высказала викарию эту идею, то поняла, что угодила в яблочко. Преподобный Хардкасл поежился, окинул скамью тоскливым взглядом и, в свою очередь, предложил Дженни пройти в дом, где, по его словам, жена приготовила для них чай. Хардкаслу до того не хотелось оставаться с Дженни наедине, что, когда она отказалась от чая, он пригласил ее в паб на чашку кофе. Дженни была терпелива и настойчива, а потому продолжала гнуть свою линию. Под конец преподобный Хардкасл сдался, уселся на злополучную скамью и стал беседовать с Дженни с глазу на глаз, чего он, по мнению Дженни, изо всех сил старался избежать.

Она начала неофициальный допрос преподобного Эдварда Хардкасла со стандартных в таких случаях вопросов о нем самом и его семействе. В частности, спросила, сколько лет он служит викарием в Сефтоне-под-Горой, а также поинтересовалась образом жизни его прихожан и их поведением.

Каждый новый вопрос Дженни все больше приобретал личную направленность, и преподобный все больше нервничал. При этом, как ни странно, и Дженни, и священник сумели в определенном смысле проникнуться друг к другу симпатией. Викарий понимал, что детектив просто выполняет свою работу, Дженни же чувствовала, что викарий старается отвечать на ее вопросы правдиво и не пытается ставить ей палки в колеса. По мере продолжения беседы у Дженни крепла уверенность, что преподобного Хардкасла что-то гнетет и он в глубине души взывает к ее помощи и сочувствию. У преподобного имелась какая-то тайна, в этом девушка не сомневалась. Хотя Дженни и претило вытягивать у преподобного его секреты, как следователю ей не оставалось ничего другого.

Когда у Дженни иссякли так называемые дежурные вопросы, которые задают при любом расследовании, она решила нанести преподобному по-настоящему болезненный удар. Поднявшись со скамьи, она принялась расхаживать перед викарием. Затем, неожиданно остановившись, повернулась к нему и выпалила:

– Это вы прячете леди Оливию, преподобный Хардкасл?

Голос Дженни изменился, прежней мягкости в нем уже не было. Вопрос же ее застал викария врасплох. С побледневшим лицом и запинаясь, он произнес:

– Н-нет…

– Кто в таком случае ее прячет? – спросила она с металлическими нотками в голосе.

– Не имею представления. Но если бы кто-нибудь из моих прихожан решился на такое, я бы об этом знал, – ответил викарий.

– Мне, преподобный, доставляет так же мало удовольствия расспрашивать вас о леди Оливии, как вам на мои вопросы отвечать, – сказала Дженни другим, более мягким тоном, снова усаживаясь рядом на скамейку.

– Не скрою, этот разговор меня тяготит и на душе у меня печаль. Но вы представить себе не можете, до чего опечалило исчезновение леди Оливии жителей деревни, – сказал Хардкасл дрогнувшим от волнения голосом.

К большой радости Дженни, викарий, как говорят в полиции, начал «колоться». Теперь оставалось лишь дожать его. Сделав вид, что сочувствует ему, она медовым голосом спросила:

– Хорошо ли вы знали леди Оливию, преподобный?

– Я хорошо ее знал, детектив Салливан, – ответил он.

– Как долго – дни, недели, месяцы, годы? Вы были с ней в дружеских отношениях или, быть может, интимных? – продолжала давить на него Дженни.

– Похоже, вы начинаете вторгаться в мою личную жизнь, – произнес викарий и встал.

– Садитесь, прошу вас. Вы должны отвечать на мои вопросы, даже если расцениваете их как вмешательство в вашу личную жизнь. Если вам действительно дорога леди Оливия, вы должны выложить все, что знаете о ней и ее местонахождении. Даже если вы ни в чем не уверены, а имеете на этот счет лишь какие-то догадки. Чем больше информации я соберу об этой женщине, тем больше у нас будет шансов ее найти. Поверьте, это просто необходимо сделать, если есть хотя бы малейшая надежда снять с нее подозрения. Ведь вы бы этого хотели, правда?

– Вы просто не понимаете, какие мучения этот скандал и исчезновение леди Оливии причиняют всем, кто ее любит! Разумеется, мы хотим, чтобы подозрения были с нее сняты и чтобы она вернулась домой, но ведь это едва ли возможно, верно?

– Стало быть, вы считаете, что она виновна в убийстве?

– Я этого не говорил, но хочу сказать вам вот что: судя по всему, полиции придется снимать с нее подозрения в ее отсутствие, потому что, чует мое сердце, она исчезла из нашей жизни навсегда. Подумать только, за ней будут охотиться всю ее жизнь! Какая это трагедия для леди Оливии! Но и для нас тоже, потому что мы никогда ее больше не увидим.

– Не беспокойтесь, мы ее найдем. Так или иначе.

– И что это значит, позвольте вас спросить? – спросил викарий шепотом.

– Это значит живой или мертвой, – ответила Дженни.

Услышав эти слова, преподобный отец молча поднялся и двинулся в сторону церкви. Впрочем, сделав пару шагов, он повернулся и снова приблизился к Дженни.

– Я понимаю, вы исполняете свой долг, но мне было бы легче с вами разговаривать, если бы вы знали леди Оливию лично. Тогда бы вы поняли, какая это удивительная молодая женщина. И убедились бы, что она не в состоянии отнять жизнь у человека… разве только в том случае, если бы ей самой угрожала смертельная опасность. Узнав же ее как следует, вы не стали бы преследовать ее столь безжалостно. Разве жизнь, которую она сейчас ведет – одинокая, лишенная общества тех, кто ее любил и любит, – сама по себе не достаточное наказание? Вот если бы вы перестали травить ее, как травят дикое животное, она, возможно, нашла бы в себе силы и мужество, чтобы, забыв о прошлом, начать новую жизнь…

Голос викария дрожал, казалось, он был на грани нервного срыва. Дженни встала, подошла к нему и помогла опуститься на каменную скамейку.

– Вы были в нее влюблены – вот в чем дело, – с удивлением протянула она.

Викарий обхватил голову руками да так и застыл. Ему хотелось зарыдать, но слез не было. Уже много лет он хранил в тайниках своей души любовь к Оливии и в своих фантазиях сотни раз занимался с ней любовью. Эти астральные любовные акты настолько въелись в его мозг и нервы, что сделались неотъемлемой частью его существования. И вот случилось так, что совершенно посторонний человек догадался о его тайне. Дженни, сама того не желая, выпустила его страсть к Оливии на свободу.

– Почему вы мне об этом сразу не сказали? – воскликнула Дженни.

– Я знал ее с тех пор, как получил здесь приход. Она всегда была очаровашка, даже когда была еще совсем маленькой девочкой. Год проходил за годом, она взрослела, а мы все ждали, когда она, превратившись в подростка, потеряет свою красоту и обаяние – так ведь часто бывает, когда дети взрослеют, верно? Но мы просчитались: ничего подобного не произошло. Ее воспитывали вместе с дочерьми Бухананов, ее лучшими подругами. Но Оливия резко отличалась от Анжелики и Септембер, да и вообще от всех детей ее возраста. Она была какая-то уж очень свободолюбивая – сверх меры, до отчаянности – и ни в чем не знала удержу. Она, если можно так выразиться, всегда пыталась жить на краю, на острой грани между мирами, явлениями, различными взглядами на мораль и, что самое главное, не боялась эту грань переступать. Она дружила с моими детьми и частенько забегала к нам в дом. При всей своей бесшабашности она отлично соображала и временами ставила меня в тупик своими вопросами относительно теологии. А еще она знала, как заставить мою кровь бурлить. Когда Оливии исполнилось восемнадцать, в Сефтон-Парке устроили в ее честь бал. Это было знаменательное событие, даже блестящее – были приглашены сотни гостей, в том числе все жители деревни: и молодые, и те, что постарше… Так вот, на этом балу она затмила женщин, и не было ни одного мужчины, который не испытывал бы к ней вожделения. А я… что ж, я был лишь одним из многих. Но она соблазнила меня задолго до того дня, просто я об этом не подозревал, вернее, боялся себе в этом признаться.