Читать интересную книгу Изамбар. История прямодушного гения - Иванна Жарова

– Изамбар, меня… Зовут в Долэн. Я должен уехать, – выговорил монсеньор Доминик.

По-прежнему безмятежным, открытым и ясным остался устремленный на епископа взгляд. А вот острые уголки губ слегка приподнялись в улыбке.

– Разумеется, Доминик, поезжай. Тебе давно уже пора, – как ни в чем не бывало сказал математик. – Я и так рассказал тебе более чем достаточно для твоих гороскопов. Остальное, поверь мне, было бы лишним. Я начал увлекаться. Благо, что твои занятия астрологией лишь тайная страсть, а значит, и мои уроки алгебры останутся твоей тайной.

– Почему это благо, Изамбар? – не мог не спросить епископ, хоть волновало его в ту минуту совсем другое.

– Я предполагаю, что влияние алгебры на сознание, основанное на троичном Боге, распадающемся на человеческие образы, может привести к неожиданным последствиям. Заметь, Доминик, что арабы не зовут Аллаха Отцом и не смеют изображать не только Бога, но и человека, и даже животных. Их сознанию доступно абстрагирование от абстрактного вплоть до абсурда, но без потери смысла и такое отношение к числу, при котором деление неделимого не есть разрушение целого, но лишь прикосновение ума к бесконечной длительности через арифметическое действие. Трехмерность не навязана их миру троичным Богом, и они могут позволить себе играть словами, понятиями и цифрами так, как это делают их поэты и математики, играть легко, не боясь плена. Но трехмерный мир богословов не прощает такой легкости, и когда в него придет арабская алгебра – а она придет, Доминик, – человек окажется в плену арабских цифр, так же как ты, оказавшийся прежде в плену планет и созвездий и обреченный на поиски формул, которые я дал тебе. Плен цифр неизбежно следует за пленом слов, в который когда-то поймали себя богословы. Для меня последний начинается с Filioque, и мое умолчание – способ остаться свободным. Надеюсь, что наконец тебе все стало ясно. Итак, – он устало вздохнул, – мое обещание исполнено. Теперь твоя очередь. Сожги меня и уезжай.

– Ты полагаешь, мне это так легко? – с вызовом спросил епископ.

Изамбар пристально посмотрел на него.

– Хочешь, Доминик, я скажу, в каком случае тебе было бы легко? Сказать? – И, не дожидаясь согласия, бросил уверенно и твердо: – Мне следовало быть женщиной.

– Что-о?.. – оторопел епископ.

– Да, женщиной, только и всего! – продолжал Изамбар. – Как та очередная ведьма, что теперь дожидается тебя в Долэне. Ее ты спалишь без всякой жалости, пожалуй, еще и с удовольствием. Ты ведь ненавидишь женщин, Доминик. Они делают что-то, чего нельзя объяснить логикой. Любая из них. Но ту, кого на этом поймали, называют ведьмой и мстят ей за плен слов, в который сами себя заперли и от которого она свободна. Я же, Доминик, говорил так много, что ты поддался на мои объяснения, которые на самом деле не объясняют главного. Твой лекарь сказал, что я колдун. И ты должен был бы согласиться с ним: если я впал в ересь, то сверхъестественная сила, которая помогает мне, должна быть дьявольской. Разве не таково учение богословов? Они ведь уже отождествили естественное с трехмерным и положили ему пределы, словесные и числовые. И если ты не согласен с лекарем, то одно из двух: либо ты не веришь в колдовство, либо – в богословие. Таков логический вывод. Но я-то знаю, в чем секрет! Мне надо было быть женщиной, и тогда никакие объяснения не ввели бы тебя в заблуждение! А поскольку я мужчина и математик и к тому же знаю то, что тебя интересует, ты не можешь думать ни о чем, кроме моего ума и моих знаний. Тебе до слез жаль, что меня нельзя спасти. Тебя даже тронула за душу история с ямой. Будь я женщиной, этого бы не случилось. Они для тебя – как мясо для мясника. Но, Доминик, пойми, что я ничуть не лучше. Нет никакой разницы.

Епископ порывался возразить, но Изамбар не дал ему и слова вставить.

– Разве я не читаю твоих мыслей? – воскликнул математик. – А то, что я левша, тебя не беспокоит?! У меня – все признаки колдуна! Только представь себе, что я – женщина, и ты сразу их заметишь! Ни у одной из твоих колдуний столько не наберется! Так что же тебя смущает, Доминик? Иди и скажи отцу настоятелю, что ты умываешь руки. Пусть меня сожгут хоть сегодня! Впрочем, для этого ведь нужен палач, да?..

Он вдруг смутился.

– Ты же не заставишь моих братьев, Доминик… Их и так уже заставляли… Мне полагается палач, Доминик? – спросил Изамбар взволнованно.

– Да, конечно, – поспешил кивнуть епископ.

– Пошли за ним, – мгновенно успокоившись, потребовал монах.

Он снова смотрел на монсеньора Доминика внимательно, ясно и спокойно.

– Как ты считаешь, меня уже достаточно били?

– Более чем, Изамбар…

– Ты считаешь так по только что указанным мною причинам. Будь на моем месте какая-нибудь «ведьма», я уверен, ты думал бы иначе… Вот что, Доминик, – сказал Изамбар с внезапной силой. – Мы решили с тобой ряд астрологических задач при помощи арабской алгебры. Я хочу предложить тебе упражнение на воображение. Согласись, что воображение – вещь не последняя для астролога. Представь вместо меня женщину, которую обвинили в колдовстве, и сделай со мной все то, что сделал бы с ней. Но потом, когда будешь иметь дело с такой женщиной у себя в Долэне, вообрази на ее месте меня, думай о моей математике, о формулах, которым я научил тебя, и оправдай ее, как хотел бы оправдать меня. Будь добр к ней, как ты был добр ко мне. Пожалуйста, Доминик! Ведь ты это можешь.

Епископ с ужасом, широко раскрытыми глазами смотрел на этого сумасшедшего, абсолютно сумасшедшего монаха.

– Ну, что ты молчишь, Доминик? Я хочу заплатить тебе выкуп хотя бы за одну из них. Мои раны зажили. Я еще много могу выдержать. В этом есть смысл. Во мне ты видишь человека, в них – нет. Я хочу, чтобы ты почувствовал…

– Нет, Изамбар! Довольно того, что мне придется смотреть, как ты умрешь, – сказал епископ так, словно украл слова и голос у кого-то другого. – А одну из них я подарю тебе и так, без всякого выкупа. Раз это порадует твою душу… Могу ведь и я сделать тебе дар в ответ на твои формулы!

Долго и испытующе смотрел на него Изамбар, словно бы сомневаясь в епископской честности.

– Можешь, – кивнул наконец монах. – И скорее подаришь мне даже не одну, а целый десяток своих «ведьм», чем согласишься на мое предложение. Верно ли я понял?

От неожиданного напора этого столь мягкого на вид человека, от нелепости происходящего монсеньор Доминик совсем смутился.

– Если для тебя это так важно, – пробормотал он растерянно, – если такова твоя последняя воля… Изволь, Изамбар. Будь по-твоему… Но к чему этот фарс? Весь этот торг? Какое тебе дело до моих «ведьм»?

– Об этом я хотел спросить у тебя, Доминик, – уверенно парировал математик. – Почему ты охотишься на них, как кот на мышей? Какое тебе до них дело?

– Но я же епископ! – Возмущенный голос монсеньора Доминика прозвучал отчего-то чересчур высоко и слегка фальшиво. – Как епископ, я обязан…

– Разумеется, – усмехнулся Изамбар. – Епископ обязан принимать любую клевету как доказательство вины, если речь идет о женщине. Остается лишь схватить ее, растянуть на дыбе и вырвать признание. И ты в восторге от этих своих обязанностей. И никогда не задумывался о причинах такого восторга, совсем неуместного, согласись! От моего же предложения ты пришел в ужас…

– К чему ты ведешь? – поспешил прервать его епископ.

– Давай рассудим логически, – невозмутимо предложил Изамбар. – Большинство твоих «ведьм» – беспомощные жертвы зависти и злословия. Они хотят жить, они страшатся бездны внезапно постигших их мук и до последнего мига втайне питают надежду на спасение. Но ты наблюдаешь, как из них вытягивают жилы, бесстрастно, без малейшего сочувствия, которое было бы столь естественным. Я, с другой стороны, готов отдать себя в руки палача добровольно. Я согласен чувствовать боль и принять смерть; мне не жаль моей плоти, и я ни о чем не тревожусь. И что же? Ты заранее дрожишь от сострадания! Очевидно, логика здесь отсутствует. А ведь ты так ревнив к логике! Разве не за логику ты прощаешь мне все то, чего никогда не простишь своим несчастным «ведьмам»? Смотри же, ты сам разделяешь их компанию! Вот какой вывод я делаю.

Епископ почувствовал себя припертым к стене. Положа руку на сердце, он мог бы добавить лишь, что, кроме логики, его обезоруживают смелость и прямота этого человека в сочетании с бесподобно легкой манерой и всеприемлющей жертвенностью. Но таких подробностей Изамбару знать как раз не следовало. А потому монсеньор Доминик поспешил подхватить и подсказанную мысль, и даже по возможности тон, лишь бы уйти от темы.

– Разве я спорю, Изамбар? – сказал он с довольно-таки вымученной улыбкой. – Ты – гений. По сравнению с тобой я в самом деле не многим умнее какой-нибудь базарной торговки. С твоей стороны было очень любезно хвалить мои математические способности. Ты должен извинить мне мое преклонение. С ним ничего не поделаешь. Пойми, Изамбар: для меня твое тело – храм твоего разума. Я чту твое мужество, но прежде чту твой ум. И одного твоего ума мне достаточно, чтобы ради него подарить тебе этих женщин, о которых ты просишь…