борьба местных властей с антисоциальным поведением, которое так омрачало репутацию городов США. Фрай успел зацепить все аспекты местной жизни, жизни даже столичной во всех её проявлениях и как повелось в нашем повествовании без прикрас. Прошло пятнадцать лет и многое поменялось, пришло на смену уходящему поколению, генерация нулевых разительно отличалась менталитетом, общение живое уступило место медийности: занятия, увлечения — всё вышло на новый уровень. Стало не то чтобы можно, но модно работать не по профессиии, осваивать новые работы и вакансии, безработица сменила место живой конкуренции. Поприще вора стало более разношёрстным и умным, старое доброе ограбление сменило место открывшимся вакансиям, соответственно кануло в лету, ну или дело шло к этому. Фрай брался за всё и не чурался никаких подработок, а прозвище анахорет получил от Слевен не просто так — он был однолюбом. За это она его и любила, считала, что он никогда не предаст и не продаст их любовь, скорее пошлёт весь мир к дьяволу, отгородится дабы сохранить их тесный мирок в покое. И работа… Этот промысел… Было понятно — это не от свободных навыков он форсирует события — работать не просто не хотелось, было некем, не видел он потенциала горбатится на этих дядь, быть простым трудягой, хотелось жить как родители в доме, выращивать цветы, поливать и постригать клумбы, ездить на ярмарку, по выходным фестивали, рассматривал он и жизнь на ранчо. Про дядю Слевен рассказывала и подводила к тому, что недурная это жизнь, когда живешь на отложенные и честно заработанные. Это и компрометировало Фрая, давало толчок, надежду, такая жизнь представлялась наиболее верным продолжением этой нескончаемой вереницы проб и ошибок. Стыдно парню на все руки оставлять наследие шарлатана, разменивать трудодни на откаты и взятки. Сложно было осознавать свою несостоятельность на тех или иных поприщах, вот сейчас Фрай частично передумывал обо всём об этом, прощался с переездами, вечным страхом, рисками и всем тем, что связывало его этой ночью с тёмным чуланом из детства. Не думал он раньше об этом нелепом, данным любимой женщиной прозвище, и желанием реально отгородить себя ото всех. С таким послужным списком, можно считать, что всех от себя. Тем временем рация подозрительно зашипела… Вообще она вела себя странно с момента подъезда к зданию, фортеля, похожие на симфонии мультфильмов студии Дисней, ставили под удар корректное выполнение задания. Так вот рация сильно зашуршала и ровно в половине первого, как по часам, тот самый Дженкинс, с которым Фрай нашёл общий язык по ходу беседы, не своим голосом отчеканил: «Готовы? Обстановка рабочая, открываю».
«Готовность сто процентов, заходим», — Фрай в это время натягивал балаклаву. Скотч, пластиковые стяжки и электрошокер он предусмотрительно вручил Краймену, мешки для лотов оставил у себя. «С богом», — вдруг выпалил тот и вышел из машины. Каких уж богов вспомнил этот атеист, сказать сложно, да и признавался он сам, в ряде распрей на божественные тематики, что католицизм обошёл стороной не только его, но всю семью ирландца. «Странно это однако», — подумал на последок Фрай, мысленно перекрестился и двинул следом. Подошли, дверь была приоткрыта. Их встретил белый как полотно охранник Дженкинс, вот тебе и раз — тройка душевнобольных на прогулке. «Расклад такой: я кажется спалился, а может и нет, не могу сказать точно, но это знание, оно съедает… Гложет».
«Давай потом, ничего тебе не будет, им самим до себя, этим твоим трудягам, а если и нет, есть у нас методы, так что давай по коням и веселее, чёрт тебя дери, мы что зря сюда приехали».
Фрай знал, что в таких моментах стоит брать дело в свои руки, иначе всё может засыпаться не начавшись, зачин не радостный, но лучше сделать и потом свалить, чем думать о несодеянном до крышки гроба. Тем временем Дженкинс парировал… И надо отдать ему должное — как неподготовленный к такого рода аферам, он и вправду держался изо всех сил, чтобы не сорваться и быть начеку в курсе всех событий.
«Тогда по местам, все всё знают? Я буду у себя, постарайтесь не облажаться, удачи, чуть что, я на рации!»
Фраю и Краймену не терпелось начать, спортивный, если можно так выразиться интерес, был у воров в крови, не до конца растеряли остатки былого запала и предпочитали действие бездействию. Дослушав наставления охранника, все разбежались, да здесь можно было заблудится как делать нечего. Фрай вспоминал всё как по нотам, личное посещение музея и штудирование плана помогло ему избежать страха, того самого, который двигал сейчас Дженкинсом и Краем. Его коридор был в северной части, идти было недалеко и даже не одному: Дженкинс выполнял роль экскурсовода в эту пятиминутку. Краймен остался в первом коридоре и что-то пробубнил, кажется: «Я готов или что-то вроде».
«Ладно, одного пристроили», — одна и та же мысль о Краймене как о хорошем стрелке была движущей силой ближайшие сто пятьдесят метров. Дженкинс молчал, видимо не хотел отвлекать от предстоящей затравки. Он сделал всё что мог, а именно отключил прибор управления охраной, введя нужный код. Сдать себя с потрохами не входило в его планы, но действовать нужно было по инструкции и не отходить от неё. Видимо разбора полётов ему было не миновать, но он готовился к этому долго и досконально, отрабатывая каждое сказанное слово и мимику в том числе. Бледный вид и вспотевшее тело говорили скорее о чрезмерном рвении и переподготовке. Итак датчики движения с фотоэлементами, датчики звука, настроенные на разбитие стёкол, датчики открытия дверей и ещё множество другой аппаратуры были отключены и не могли помешать Фраю, Дженкинсу и Краймену. Видеорегистратор, отключенный и протёртый от отпечатков, лежал тут же на посту. Половина расстояния до искомого коридора была пройдена быстрым шагом, только единожды анахорету показалось, что в картинном зале то ли кто-то маячил, то ли охранник, может некая фигура, делающая неопределённые отмашки руками, ну или тем, что подразумевалось под ними. Тем временем двое подельников добрались до позиции Фрая. «Ты ничего не видел, ничего странного, их точно двое, они не могли нас увидеть?», — анахорет выпалил то, что нёс в себе, не мог держать в себе эти недосказанности, дежавю, уже забытое, каждый раз острым клинком заставляло вспомнить и не забывать некие установки дней минувшего будущего. Фрай назвал это так, неопределённо и со вкусом, как и всё, что он делал последние дни перед боем. Дженкинс парировал: «Нет времени, не всё то, чем кажется, ты должен знать это». И добавил: «Всё пришли,