всё более требовательным с её светом.
Он также казался всё более отчаянным.
Она чувствовала, что он ссорится со своими друзьями. Она чувствовала, что он ссорится со своей девушкой. Она чувствовала, что эти двое настороженно наблюдают за ним, зная, что что-то изменилось, сбило его с оси, но не понимая, что именно. Они чувствовали, что Ревик отстраняется от них — не столько эмоционально, поскольку там он никогда не был близок с ними, но и своим светом.
Она не слышала их мысли относительно того, что это значило.
Однако через самого Дигойза Ревика она чувствовала, как его друзья говорили об этом, когда его не было рядом. Ревик чувствовал, как они перешёптывались об его странном поведении и о нём самом, вопреки их привычному соперничеству. Он чувствовал, как они пытались решить, надо ли доложить о нём верхушке иерархии, и если да, то что сказать Галейту.
Она также чувствовала в нём другие вещи — горе, сексуальное неудовлетворение, злость, которая всё чаще превращалась в ярость, смятение, тревогу, неуёмность, непрекращающуюся потребность отвлечься.
Во всё это вплеталась тоска, которая как будто лишь усиливалась. Временами от этого у Кали перехватывало дыхание. В худшие моменты она не могла спать или сосредоточиться на чём-либо.
Внутри этой тоски она ощущала удушающее одиночество.
Ей казалось, что она прежде ни у одного живого существа не чувствовала такого интенсивного одиночества, будь то человек или видящий. Она никогда не испытывала такого даже в своих видениях.
Она честно не знала, как долго он сумеет справляться с этими чувствами, во всяком случае, не пережив какой-либо эмоциональный срыв.
В последние несколько дней Кали также не раз чувствовала на себе взгляды.
Не все эти взгляды принадлежали Дигойзу.
Вопреки всему этому, вопреки неделе, на протяжении которой она пряталась в номере отеля, не признаваясь в этом самой себе, Кали не ощущала его физически рядом до того дня, когда она наконец-то заставила себя выйти на улицу.
Тем утром она ушла рано, и желание прогуляться было таким сильным, что выгнало её из постели ещё до рассвета.
Её разум обосновал её желание выйти на улицу.
Её разум говорил, что она устала от гостиничной еды, что ей надо размять ноги, почувствовать другие живые света… но если честно, какая-то внешняя сила принудила её уйти в тот день.
Теперь она беспокоилась, что этот толчок… или тяга… тоже исходили от Дигойза Ревика.
Ещё сильнее она беспокоилась, что это исходило не от него, а от его хозяев или, возможно, от его друзей.
После их разговора у бассейна она перебралась в другой отель.
Она сделала это, чтобы держаться подальше не от самого Дигойза Ревика, а от его друзей… особенно от женщины с бирюзовыми глазами.
Через Уйе Кали теперь узнала её личность — Элан Рейвен, ещё одна разведчица и охотница Организации. Если Ревик не состоял в отношениях с кем-то в другом уголке мира, о ком Рейвен ничего не знала, то она и должна быть той «девушкой», которую Дигойз упомянул в своей неуклюжей попытке соблазнить Кали у бассейна.
Эта мысль казалась тревожной… во всяком случае, с точки зрения Кали.
Она невольно вспоминала наглую ярость, которую та обрушила на Ревика посреди улицы, её готовность навредить ему, её собственничество и откровенное владение его светом.
Неудивительно, что Ревик демонстрировал некую двойственность касаемо своих отношений в том единственном разговоре с Кали.
Хоть была Элан Рейвен его девушкой, хоть нет, Кали чувствовала в свете голубоглазой видящей более сильное присутствие Шулеров по сравнению с Дигойзом Ревиком. Учитывая это, а также ревнивость женщины и её проблемы с самоконтролем (по крайней мере, в отношении Дигойза), Кали посчитала, что эта женщина представляет для неё угрозу.
Учитывая то, как Рейвен отреагировала на то, что они с Дигойзом меньше двадцати минут поговорили у бассейна, возможно, она представляла большую угрозу для жизни Кали.
В любом случае, переехать в другой отель казалось здравым решением.
Теперь Кали жила подальше от реки, в «Каравелле», более крупном и дорогом заведении, битком набитом иностранцами и военными корреспондентами.
Хотя отель был знаменитой достопримечательностью города, особенно для иностранцев, Кали понимала, что ей надо остановиться в месте, где иностранцы не привлекали внимание. Ей также нужны были достаточно комфортные условия, чтобы там предоставляли нормальное обслуживание номеров — и желательно, чтобы место находилось достаточно далеко от реки и позволяло ей легко скрыться в городе.
Даже по сравнению с «Грандом», в «Каравелле» Кали чувствовала себя менее выделяющейся.
Её анонимность здесь стала облегчением, и не только из-за друзей Дигойза.
Большинство глаз, наблюдавших за ней здесь, в «Каравелле», принадлежали людям — в отличие от тех, кто замечал её на маленьких улочках возле «Маджестика» и «Гранда». Те, кто смотрел на неё, делали это по обычным причинам, не связанным с её расой, Дигойзом Ревиком или даже самой Кали.
И всё же она почти не выходила из номера на протяжении семи дней или около того.
Она толком не позволяла себе подумать о том, чем это вызвано.
Тем временем, она не переставала осознавать присутствие Дигойза Ревика.
По той же причине она знала, что он по-прежнему в городе. Она уловила тот один раз, когда он уезжал, предположительно по работе. Она почувствовала, когда он вернулся. Она чувствовала, как он искал её, практически сразу после возвращения. Она ощутила его раздражение и облегчение из-за того, что она до сих пор в Сайгоне, что она не уехала.
Она не уехала, хотя отчасти ей этого хотелось.
Она отчётливо чувствовала, что они скоро снова поговорят.
Она хотела быть здесь, когда он будет готов.
Кали не забыла, как легко Дигойз сумел её выследить, хоть Кали и думала, что он не заметил её слежку. Она так долго жила в глубинке с Уйе, что забыла, каково это — когда кто-то из её рода замечал её.
Её навыки скрываться опасно ослабели за последнюю сотню лет.
Уйе тоже говорил ей об этом.
Уйе предупреждал её, что она может не справиться.
В отличие от него, она не была тренированным разведчиком. В отличие от своего супруга, она не до конца понимала, чему противостоит в лице Дигойза Ревика или Шулеров в целом. Уйе снова и снова вбивал это ей в голову, твердил, что она не должна его недооценивать.
Вспомнив его слова, она занервничала ещё сильнее.
И всё же она не развернулась, чтобы пойти обратно в «Каравеллу», как бы ей ни хотелось этого. Вместо этого она продолжала идти