в живот.
Неужели он опоздал? Черт, он же знал, точно знал, что девка будет строить козни! Надо посоветовать Коттону выпороть ее хорошенько.
— И сказала, что я ее соблазнил? — уточнил он.
Элоди кивнула.
Конечно же, она поверила сестре. А кто бы не поверил на ее месте?
— И когда же случилось это предполагаемое соблазнение? — продолжил он расспросы, обнаружив, что его голос хрипит от отчаяния.
— Той ночью.
— Той ночью? — он нахмурился. — То есть, она всё еще говорит про событие трехлетней давности?
Еще один кивок.
Элоди выглядела разбитой. Очевидно, она хотела верить им обоим, но знала, что это невозможно. Не понимала, чью сторону выбрать.
Вид ее несчастных глаз чуть не заставил Джеймса сдаться на месте. Пусть она поверит сестре и ее страдания закончатся, а его снова назначат негодяем и с позором вышвырнут из ее жизни… Это было бы милосердно, но он не был готов на такие жертвы.
— Я уже говорил, что принял Оливию за тебя той ночью. К тому же, я был настолько пьян, что вряд ли смог бы соблазнить даже собственное отражение.
Уголки ее губ дернулись в улыбке, и это хороший знак. Но ее руки всё еще были скрещены на груди, а это значит, что она защищалась. От него? Или от правды?
Он рискнул подойти ближе и попытался поймать ее взгляд.
— Эли, ты мне веришь?
Элоди подняла на него глаза, полные боли.
— Она же моя сестра…
— А что говорит тебе твое сердце?
Каким бы ни был ответ, его нужно будет принять.
— Мое сердце… — сказала Элоди жалобным тоном и посмотрела в сторону. — Мое сердце говорит верить тебе, но вдруг оно ошибается?
На секунду Джеймса переполнил триумф, но победа еще не была окончательной.
— Элоди…
— Нет, стой! — она подняла руку, призывая его умолкнуть. — Меня не волнует, был ли ты со мной честен всё это время. Умоляю, скажи правду здесь и сейчас. Клянусь, я больше никогда не спрошу об этом снова. Просто скажи, что между вами было?
Ему было больно смотреть, до какого состояния ее довели все сомнения. Он положил ладони ей на плечи и нежно их сжал.
— Элоди, я говорил правду — я не ухаживал за Оливией, и любые наши отношения ограничились той единственной пьяной ночью. Да, она пришла ко мне, но я ее не приглашал и не приветствовал. Будь я трезв, я бы гнал ее в шею, но я не был трезв, и это то, с чем мне приходится жить.
Он закончил и погрузился в молчание. Больше он ничего не мог сказать. Защищаться было нечем, но, если честно, Джеймс и не хотел. У него была только правда и его раскаяние, и Элоди либо верит ему, либо нет. Ничего нового он ей не скажет.
Она отвернулась. Ее необычайно голубые глаза казались еще ярче пасмурно-хмуром свете, и она выглядела такой хрупкой, что ее невозможно было не любить.
Молчание длилось вечность, но наконец Элоди набрала в грудь воздуха и сказала:
— Оливия врет мне. Я верю тебе, Джеймс.
Он еле удержался, чтобы не сгрести ее в объятия. Но Элоди всё еще была несчастна, и слишком радостный порыв мог бы ее смутить.
— Но почему она это сделала? — продолжила она полушепотом. — Зачем?
Джеймсу пришло в голову несколько причин, ни одну из которых не хотелось озвучивать.
— Я не знаю, — тихо ответил он.
Лицо Элоди вдруг стало полным надежды.
— А может, она и правда считает себя пострадавшей? Вдруг она как-то неправильно трактовала твои слова или жесты и подумала, что это ухаживание? А ты этого даже и не помнишь? И теперь она считает, что ты плохой человек и хочет оградить меня от тебя?
Джеймс прикусил язык, чтобы не выпалить всё, что он думает по поводу Оливии и ее «благородных» мотивов.
— Возможно, всё так.
Плечи Элоди поникли под его руками.
— Или, возможно, Лив просто несчастна и хочет сделать несчастными других.
Это уже было похоже на правду. Бедная, ранимая Элоди… Живя в своем поместье, она видела мало низости. До сих пор его предательство было для нее самым суровым испытанием, а теперь родная сестра тоже ее предала.
— Прости меня, — прошептал Джеймс.
Она вздрогнула и вопросительно посмотрела на него.
— За что?
— За то, что посеял весь этот хаос. Если бы я контролировал себя в ту ночь, ничего бы не было.
Было время, когда он утешался, убеждая себя, что ни в чем не виноват. Но он был виноват, и они оба это знали.
Элоди улыбнулась. Печально, но искренне.
— Спасибо, — сказала она.
После этого повисла тишине. Джеймс убрал руки с ее плеч, и она сделала шаг назад. Потом еще один, и еще. Так много пространства между ними… Но что не так? Почему она отходит? Вмешательство Оливии всё-таки разрушило его шансы завоевать Элоди снова?
Нет, он отказывался в это верить.
— Ты просила меня быть честным, — напомнил он ей. — Теперь я прошу того же самого у тебя.
Радовало то, что она больше не скрещивала руки — они свободно раскинулись по бокам.
— Конечно, — кивнула Элоди.
Джеймс шагнул в ее сторону, не в силах этого выносить — расстояние между ними было глупо и бессмысленно.
— Эли, скажи честно, должен ли я бороться за тебя? Я буду это делать, если есть хотя бы один маленький шанс, но… Но если его нет, должен ли я сегодня же вернуться в Лондон?
Румянец расцвел на ее щеках. Он сиял еще ярче на фоне бледности и делал Элоди ослепительно красивой.
Она отвела глаза в сторону и ответила:
— Нет.
Джеймс на секунду разучился дышать, но Элоди взглянула на него и лукаво ухмыльнулась.
— Нет, не возвращайся.
Ужас сменился восторгом. Джеймс шумно выдохнул, даже не пытаясь скрыть облегчения, а Элоди тихонько рассмеялась.
— Испугался?
— О Боже, да! Не делайте так больше, леди Буршье.
— А что мне делать?
Он развел руки в стороны, и она приняла приглашение, шагнув в его объятия. Прижалась щекой к его плечу, как ребенок, ищущий утешения. Джеймс закрыл глаза, вдыхая запах ее волос.
— Зачем я тебе? — спросила Элоди. — Без меня тебе было бы проще.
Он пожал плечами.
— Не знаю. Знаю только, что ты преследовала меня во снах. Я скучал по тебе, хоть и пытался себя убедить, что это не так. Но мое сердце никогда тебя не забывало.
Она отстранилась и посмотрела на него широко раскрытыми глазами, блестящими от подступающих слез. Возможно, его признание слишком цветистое, но именно так он чувствовал.
Элоди подняла руку и коснулась его щеки.
— И мое, —