Наконец, библиотека Гандана содержит свыше семидесяти тысяч книг и рукописей. Среди них много редких — изданий — подлинных находок для тибетологов и монголоведов. Этими сокровищами по праву гордятся не только ламы, но и все знатоки монгольской культуры, специалисты по истории ламаизма в Монголии.
В Гандан приходят и просто отдохнуть, погулять. На парапетах храмов сидят мужчины и женщины с детьми и кормят голубей прихваченным из дома хлебом. Громадная голубиная армия заполняет весь внутренний двор монастыря. Голуби не пугливы, впрочем, их никто и не пугает. На подмостках для молящихся, используя их явно не по назначению, сидят группы беседующих монголов. А уж возможность покрутить молитвенные барабаны не упускает ни один подросток и ни один турист — последних в Гандане великое множество.
Поток входящих в южные, западные и восточные ворота монастыря устремляется к гигантской курильнице, дымящейся перед храмом Дзу. Это курится толченый можжевельник со священной горы Отгон-тенгри. В его очищающем дыму мелькают платочки, шапки, носовые платки, четки. Далее тот же поток устремляется в храм, где идет служба. Туристы и гуляющие довольно отчетливо выделяются на фоне молящихся. Последние прочно занимают свои места, следят за ходом службы, в такт читают слова молитвы, перебирают четки. Поток медленно вдоль стен по часовой стрелке обходит храм, проходит мимо алтаря, оставляет на нем коробки спичек, мелкие монеты, конфеты, сахар и, не задерживаясь, вытекает на улицу. Молящиеся остаются на месте. Их лица сосредоточены. Они никак не реагируют на гуляющую публику, даже не замечают ее. Затем тот же поток уже за пределами храма обходит ряды молитвенных барабанов, которые тянутся вдоль задней и боковых стен, не забывая повернуть каждый из них. Далее также организованно все покупают в ларьке арц. На этом официальная часть посещения окончена. Поток рассеивается. Одни идут кормить голубей, другие заводят продолжительные беседы со знакомыми, третьи из любопытства примыкают к группам туристов, внимательно слушая пояснения гидов.
Может быть, кого-нибудь удивляет и даже шокирует такая пестрота ликов Гандана, но меня — нисколько. И туристы, щелкающие затворами фотоаппаратов, и гуляющие по аллеям монастыря женщины с колясками, и просто любопытствующая публика — все это знамение времени. Время, время… Оно сохранило и тесно сплело прежде несоединимое: буддийский монах читает журнал «Наука и религия» и желает публиковать Там свои статьи; настоятель монастыря участвует в международном конгрессе монголоведов; выпускники Буддийской духовной академии едут на стажировку в Японию, Индию, Непал или любую другую страну буддийского мира. Не представляю себе, чтобы когда-либо прежде оказался возможным тот странный диспут, который возник у меня с монахами Гандана летом 1985 года.
Начать следует с того, что я коллекционирую четки. Коллекционирование — это болезнь, которая подкрадывается к тебе незаметно. Ты не сопротивляешься ей, потому что не ощущаешь опасности, и она довольно быстро прибирает тебя к рукам. Так началось и со мной. Помнится, в 1970 году я купила на базаре в Улан-Баторе первые четки, не придав этой покупке особого значения. Посматривала на них довольно равнодушно, показывала наряду с другими приобретенными в Монголии предметами национальной культуры кому-либо из гостей, меланхолично поясняя: четки буддийские, сделаны из дерева, число зерен 108, служат для отсчета молитв. Через два года купила еще одни — коралловые с бирюзовыми разделителями, потом третьи — из кости (кажется, даже из человеческой), четвертые…
Вскоре при слове «четки» у меня стал появляться лихорадочный блеск в глазах, и я уже не упускала ни одной возможности их достать. Сначала меня интересовали только буддийские, просто потому что история буддизма — предмет моего профессионального интереса. Потом пришла в голову мысль: почему я должна себя ограничивать только ими? И у меня появились мусульманские, христианские, джайнистские. Помощников и сочувствующих оказалось немало. Уезжая в зарубежные командировки, друзья уже не спрашивали, что мне привезти, они и так знали — мне нужны только четки.
Почти во всем мире четки давно стали сувенирным предметом, продающимся любому лицу, а не только тому, у кого есть в этом ритуальная потребность. Сувенир есть сувенир, он дешев, но зато лишен жизни. Такие висят сотнями в ларьке при любой мечети, католическом соборе и в магазинах религиозных принадлежностей, но их не касалась рука верующего, не оживила своим теплом, они не пахнут ни священным дымом, которым их окуривают и очищают, ни тем особым запахом человеческих-, рук, появляющимся у четок, которыми пользуются много лет, иногда даже несколько поколений людей, передающих их по наследству. Монголия, и только она, поставляла мне «живые» четки. Их приносили на базар люди, для которых этот предмет перестал быть фактом национальной культуры и лично их сердцу и памяти не говорил ничего. Их продавали как нечто уже ненужное семье, но способное принести ей какой-то доход — это был «товар» за который можно было получить деньги. Какие только экземпляры мне здесь не попадались! Теперь я имею в своей коллекции образцы почти всех пород деревьев, кустарников, древесных наростов, семян различных растений, из которых монголы делали четки.
И вот однажды летом 1985 года все на том же базаре я купила довольно необычные для Монголии четки. Зерен, как правило, в монгольских четках — 108, 54, 27, 21, 18. 108 — главное сакральное число в буддизме, истоки сакральности которого пока неясны, но они явно уходят корнями в магическую практику древней Индии. 54 и 27 — это укороченные варианты четок из 108 зерен, более удобные в обращении. Четки с 21 зерном посвящены 21 форме богини буддийского пантерона Тары, с 18 зернами — 18 ученикам Будды (столько их насчитывает традиция махаяны).
Четки, купленные мною на этот раз, имели 32 зерна. Это число в буддизме тоже известно: столько признаков совершенства приписывается Будде Шакьямуни и всем богам ранга будды, Четки с таким числом зерен очень часто встречаются в Японии, однако в Монголии они редкость. Но более всего меня заинтересовал материал, из которого они были сделаны: маленькие круглые шарики, похожие на плодовую косточку, усыпанные черными точками. Человек, продавший-мне эти четки, не смог объяснить, из чего они сделаны, и вообще толком не знал, как эти четки к нему попали. Никто из знакомых монгольских этнографов также не прояснил ситуацию. Оставалось одно — пойти в монастырь и поговорить с монахами, что я и сделала.
Монахи повертели в руках четки, оживленно перекинулись несколькими фразами и объявили: дерево бадманимбу, растет в Южной Азии, имеет плод, который содержит 108 косточек, каждая косточка покрыта 108 пятнышками — из них сделаны зерна четок. Ну, положим число 108 упомянуто ими более для эмоционально-мистической нагрузки:' очень сомнительно, чтобы каждый плод таинственного бадманимбу имел именно столько косточек, а уж число пятен на них и вообще сосчитать невозможно. А вот, что оно растет не в Монголии, а намного южнее, в этом я не сомневалась. В вопросе о том, что число 32 отражает совершенства будды, у нас тоже разногласий не возникло. Меня забавляло, что монахи с некоторой завистью разглядывали четки и удивлялись, что такую вещь можно купить на городском базаре.