Читать интересную книгу Последняя империя. Падение Советского Союза - Сергей Плохий

На территории Советского Союза работало три корреспондента “Голоса Америки”: два в Москве, один в Вильнюсе. Станция вещала четырнадцать часов в сутки, а зона вещания охватывала весь Советский Союз, от Прибалтики до Камчатки. “Голос Америки” сообщил о перевороте через двадцать минут после того, как о нем объявили по советскому радио и телевидению. Слушатели в СССР смогли услышать заявление Ельцина, где он осуждал переворот, произошедший утром 19 августа. Что можно было сделать, чтобы усилить влияние “Голоса Америки” на ситуацию? Двадцатого августа после пяти часов вечера Информационное агентство США (ЮСИА), отвечающее за теле– и радиовещание “Голоса Америки”, отправило в Белый дом факс об изменениях в сетке вещания в тот день – второй день переворота: “Было добавлено пятнадцать часов вещания, чтобы расширить диапазон трансляции и усилить сигнал русской службы, при этом суточная норма вещания осталась прежней – четырнадцать часов, – но сигнал стал мощнее, поймать его стало легче”. “Голос Америки” изменил формат вещания, переключившись на новости с ежечасными прямыми репортажами московских корреспондентов.

На следующий день репортажи “Голоса Америки” с улиц Москвы ретранслировались через финскую сеть сотовой связи, недавно открытую в советской столице. Очередной доклад Белому дому гласил: “Довольно необычно выглядит маршрут, по которому передается телефонный репортаж: улицы Москвы – московский офис ‘Голоса Америки’ – Лондон – Вашингтон – передатчики в Гринвилле – ретрансляторы в Англии – советские слушатели. Все это в течение миллисекунд”. Передачи “Голоса Америки”, Би-би-си и других западных СМИ стали для советских граждан главным источником информации о действиях оппозиционных сил. В Москве их дополняли новости “Эха Москвы”, а в регионах они оставались единственным источником известий о противодействии перевороту. Доклад ЮСИА, предоставленный Белому дому в дни путча, гласил: “Теперь, когда, согласно нашей информации, в СССР выпускается лишь девять газет, а республиканские и прочие независимые радио– и телевизионные станции почти полностью заняты государственными передачами, роль американских и прочих западных СМИ в информировании советской аудитории будет лишь возрастать”. Когда Дэн Разер в выпуске новостей Си-би-эс спросил у одного из своих гостей, советолога: “Как телезрители и радиослушатели в СССР узнают о призыве Ельцина к всеобщей забастовке?”, то в ответ услышал: “Об этом позаботится ‘Голос Америки’”. И радиостанция действительно позаботилась5.

Двадцатого августа в 17.35 госсекретарь Джеймс Бейкер получил сообщение об автоматной стрельбе у российского Белого дома, в непосредственной близости от посольства США. Бейкер не мог повлиять на происходящее: “Нечасто в жизни я чувствовал себя настолько беспомощным”. Когда в тот вечер он летел на совещание НАТО в Брюссель, он “ждал, что… раздастся звонок… и его известят, что войска КГБ и МВД пошли на штурм и Ельцин погиб”6.

Ранним утром 21 августа маршал Дмитрий Язов после заседания ГКЧП не в лучшем расположении духа вернулся из Кремля в Министерство обороны. Собрание, начавшееся накануне в восемь часов вечера, обнажило глубокие разногласия между членами ГКЧП. Началось оно с ошеломительного предложения Янаева: тот зачитал проект заявления, опровергающего слухи о штурме Белого дома. Он хотел, чтобы заявление было передано по радио и телевидению. Собравшиеся не могли не заметить, что предложение Янаева явилось полнейшей неожиданностью для других членов ГКЧП.

Утром 20 августа Язов и Крючков поручили разработать план штурма Белого дома, и к полудню детальный план был у них в руках. Ночью десантники и ОМОН должны были окружить Белый дом и разогнать толпу, расчистив дорогу для спецназа КГБ “Альфа” и армейской группы “Б”. Тем предстояло захватить Белый дом, прокладывая путь гранатометами, и арестовать Ельцина. Операция “Гром” должна была начаться 21 августа в три часа ночи. В полночь подразделения, которым предписывалось участие в операции, должны были собраться у Белого дома. Язов обещал подкрепление. Теперь заговорщикам нужно было просто дождаться темноты. Для Ельцина эта ночь должна была стать последней, проведенной на свободе. После ареста его намеревались отправить на базу охотхозяйства Минобороны “Завидово”, где Брежнев охотился на кабанов в компании высокопоставленных гостей. Спецназовцам (некоторые из них в декабре 1979 года участвовали в штурме президентского дворца в Кабуле) операция казалась “легкой прогулкой”7.

Но теперь, похоже, стали проявляться разногласия и среди главных действующих лиц заговора. Янаев, и. о. президента СССР и формальный лидер переворота, решил перестраховаться и снять с себя ответственность за штурм. Если бы что-нибудь пошло не так – а могло многое, – он избежал бы критики, оставаясь ответственным главой государства, который не потерпел насилия над народом. Как только чиновники второго уровня, приглашенные на заседание ГКЧП, разошлись и главные заговорщики остались одни, поведение Янаева резко переменилось. Он уже не пытался либеральничать, а, как и остальные, выступил за арест Ельцина. План штурма Белого дома приняли без изменений, но у путчистов стала вызывать серьезные опасения позиция, занятая Язовым: армию хотят использовать для грязной работы, а из него сделать козла отпущения! Это, думал маршал, уже не первый случай, когда военных используют, а потом взваливают на них ответственность за решения политиков8.

Военные подозревали, что повторяется вильнюсский сценарий: в январе 1991 года войска были брошены против манифестантов, а когда сюжет о столкновениях увидели миллионы советских телезрителей, Горбачев дал команду прекратить операцию, да еще и обвинил военных в произволе. Тогда Горбачев сказал помощникам, что Крючков и Язов ни на что не годятся. Военные пришли в ярость. Такие либералы, как заместитель Язова маршал авиации Евгений Шапошников, были потрясены решением использовать армию против гражданского населения. “После Вильнюса, после увиденных по телевидению кадров, когда наш солдат бьет гражданского человека прикладом автомата, я понял, что этому должен быть положен решительный и окончательный предел”, – написал он несколько лет спустя. Командиры, которых трудно было заподозрить в либерализме, как, например, командующий ВДВ Павел Грачев, возмутились двуличностью политического руководства. Вечером 20 августа Грачев сказал Шапошникову о готовящемся штурме: “Пусть хотя бы только намекнут, чтобы приказ отдал я, – пошлю их всех подальше…”9

В памяти генералов еще были слишком свежи события в Тбилиси в апреле 1989 года и в Вильнюсе в январе 1991 года. Тогда, подчиняясь приказу правительства, они разгоняли демонстрации, участники которых требовали независимости, а когда появлялись раненые и убитые, политики умывали руки. В обоих указанных случаях руководство страны переложило ответственность на военных. Теперь история могла повториться в Москве. Кроме того, “работа” в столице представлялась генералам особенно трудной, потому что в Прибалтике и на Кавказе спецподразделениям, укомплектованным славянами (в основном русскими), противостояло, как правило, неславянское население. В Москве же им пришлось бы действовать против русских. Подчинились бы военные приказу в таких обстоятельствах?

Встала в полный рост проблема идентичности – советский или русский? Когда десантники Александра Лебедя, 19 августа первыми прибывшие к Белому дому, назвали себя “советскими”, один из оппонентов поинтересовался: “А советские – это как?” Иэн Эллиот, репортер радио “Свобода”, описывал сцену, свидетелем которой стал в Москве. Пьяный человек, “рванув на груди рубашку, лез грудью на дуло автомата в руках взвинченного юнца. и орал: ‘Стрелять в нас будете, да? Мы ведь русские, и вы русские!’” Тереза Сабонис-Чейфи, стоявшая в кордоне у Белого дома ночью 20 августа, вспоминала: утверждавших, что они “за Россию”, причисляли к “своим” и позволяли им пройти. В тот вечер еще не определившийся Грачев попросил ельцинского посланника заверить президента России, что “он русский и никогда не позволит, чтобы армия пролила кровь своего народа”10.

И все же кровь пролилась. В полночь прозвучали первые выстрелы. Находящийся на площади перед Белым домом Майкл Хетцер, редактор еженедельника “Гардиан”, издаваемого для московских иностранцев и экспатриантов, посмотрел на часы: было ноль часов 21 августа. Среди защитников Белого дома быстро распространилась новость, что к Белому дому идут танки, чтобы напасть со стороны набережной. “В десять минут первого недалеко, со стороны Бульварного кольца, снова раздались выстрелы, – рассказывал Хетцер несколько дней спустя в газете. – В этот раз звук был быстрый… явно автоматная очередь. ‘Едут! – кричала какая-то женщина. – Едут, сволочи!’ Послышалась еще одна очередь, а после – несколько громких взрывов”11.