В отношении власти к женским прическам в середине 1950-х годов ощущалось стремление изжить дух тоталитарного гламура. Короткие стрижки, мода на которые вернулась в мире в это время, не вызвали отторжения, как, впрочем, и пришедший с Запада в начале 1950-х годов «венчик мира». Волосы в этом случае завивали и укладывали в форме венца вокруг головы. О популярности этой прически журнал «Работница» писал даже в конце 1950-х годов: «Сейчас нет какой-либо одной „самой модной“ прически, как было, например, несколько лет назад с известной формой „венчик“. Самая модная прическа та, что больше всего идет женщине, выделяет привлекательные черты ее лица и, наоборот, скрывает недостатки» (Работница 1959а: 30). И хотя на страницах «Крокодила» периода ранней оттепели с такой прической изображали чаще всего подруг стиляг, аккуратность «венчика мира» спасла его от жесткой критики власти (Померанцев 1999: 126; Крокодил 1954: 15). В значительно более резкой форме советская власть выражала недовольство прической «колдунья», ставшей популярной в СССР после демонстрации в 1957 году французского фильма режиссера А. Мишеля с одноименным названием. Героиня кинокартины, роль которой исполняла молоденькая Марина Влади, носила длинные прямые волосы, распущенные по плечам. Действие фильма разворачивалось на севере Скандинавии в 1950-х годах, но все происходящее в нем очень напоминало сюжет купринской повести «Олеся». Возможно, впрочем, что это был вообще бродячий сюжет. Моду на распущенные волосы мгновенно подхватили советские девушки. Любопытно, что в 1949 году чешские кинематографисты показали кинокартину «Дикая Бара» о девушке-дикарке с пышными, неприбранными волосами. Фильм был в советском прокате, и, естественно, раньше «Колдуньи». На рубеже 1940–1950-х годов в СССР непричесанной девушке вполне могли сказать: «Что ты такая растрепанная? Как дикая Бара», но в условиях сталинского гламура прическа дикой Бары не стала популярной. Подражать же «Колдунье» захотели многие. Новая прическа с неким непривычным намеком на интимность привлекала молодежь и раздражала старшее поколение. А.Г. Битов, вспоминая 1957 год, писал: «Меня поджидала моя „колдунья“ (тогда вошла в моду Марина Влади, и… „моя“ шла по улице с распущенной рыжей гривой…), нам в след свистели и плевались» (Битов 1999: 233–234).
Отторжение распущенных волос ощущалось и на уровне властных нормализующих суждений, носивших антизападный характер. Даже в середине 1960-х годов журнал «Работница» писал: «Неэстетично выглядят и обесцвеченные перекисью длинные распущенные волосы: они всегда кажутся нерасчесанными, пристегиваются пуговицами» (Работница 1964а: 31). Однако в условиях нарастающей демократизации остановить процесс проникновения в советское культурно-бытовое пространство западной моды на прически было невозможно. В 1960 году на советские экраны вышла французская кинокомедия режиссера Кристиана-Жака «Бабетта идет на войну». В главной роли снялась Брижит Бардо – мировой секс-символ 1960-х годов. Она сыграла роль хорошенькой, но не слишком умной девушки, которая вместе с «сослуживицами по борделю» бежала от немцев, наступавших на Париж, в Англию. Там Бабетте удалось устроиться секретаршей в штаб британской разведки, где было решено использовать «смертельное оружие» – удивительную сексуальную притягательность девушки – в целях борьбы с фашистами. Бабетта стала агентом британской разведки и отправилась в тыл врага, в захваченную германскими войсками Францию, где ее ждала серия уморительных приключений, из которых она всегда выходила победителем. После появления Брижит Бардо на экранах в моду вошли высокие конусообразные копны, сделанные из полудлинных и длинных волос. «На экранах с большим успехом прошел фильм „Бабетта идет на войну“, – вспоминала актриса Л.М. Гурченко. – И все женщины стали ходить с прическами „а-ля Бабетта“… из-за больших голов с начесами все казались тонконогими» (Гурченко 1994: 365).
Прическа «Бабетта», по мнению властей, была асоциальна и по форме, и по технологии выполнения. Она обычно делалась в парикмахерской и не расчесывалась в течение недели. Для придания прочности «Бабетту» обильно поливали лаком, который парикмахеры в 1960-е годы изготавливали сами. Для этой цели мебельный лак разводился одеколоном, а затем рассеивался из пульверизаторов. Начес – основа «Бабетты» – клеймили все. Он считался вредным с точки зрения гигиены, в чем вряд ли можно сомневаться и сегодня. В нормализующих суждениях власти, выражаемых прежде всего на страницах журнала «Работница», отрицательно маркировалась форма высоких начесанных причесок, «которые так не вяжутся со всей деловой обстановкой»; считалось, что «девушки со взбитыми волосами теряют очарование юности, выглядят значительно старше своих лет» (Работница 1962а: 29; Работница 1960б: 31). Не признавался и начес на коротких волосах. Такую укладку, дополненную челкой, называли «Я у мамы дурочка». Подтверждением этого может служить фильм В.А. Фетина по сценарию А.Я. Каплера и В.В. Конецкого «Полосатый рейс» (1961). А-ля «Я у мамы дурочка» была причесана главная героиня комедии Марианна. Ее роль сыграла знаменитая укротительница тигров Маргарита Назарова. О «конском хвосте», так называлась модная в 1960-е годы женская прическа из длинных распущенных волос, перехваченных на затылке ленточкой или резинкой, вербально закрепленных отрицательных суждений власти обнаружить не удалось. Однако журнал «Крокодил» во второй половине 1950-х годов довольно часто публиковал карикатуры на «никчемных модниц и лентяек», где они изображались с «конским хвостом» (Крокодил 1955: 15; Крокодил 1960б: 14).
С трофейными кинолентами в СССР пришла и мода на западные мужские прически. Представители мужского пола стали носить удлиненные волосы. Первыми на такой эксперимент отважились стиляги. По воспоминаниям А.Г. Наймана «стрижка в Советском Союзе всегда была мукой, десятилетиями предполагалось фасонов лишь три – бокс, полубокс, полька» (Найман 1999: 181). Вероятно, поэтому появление мужчин, причесанных по-иному, вызвало бурю эмоций. Стиляги ввели в обиход «бродвейки» двух видов: длинные зачесанные назад волосы или короткая стрижка, увенчанная длинной прядью спереди, которую взбивали, превращая в высокий кок. Длинную «бродвейку» носили в сочетании с косо подбритыми висками и тоненькими усиками. Обе разновидности «бродвеек» требовали применения своеобразной помады для волос – бриолина. Он придавал прическам яркий блеск и вид «прилизанности». Все это, как иронизировали современники, «наводило на мысль о полном нравственном падении» (Герман 2000: 132, 229). Первоначально были попытки бороться с новой модой кардинальными методами. Конечно, в нормативных актах невозможно обнаружить четких предписаний стричь коротко всех стиляг. Однако эту инициативу проявляли добровольные помощники милиции: бригадмильцы, а затем дружинники. Известно, что в христианской традиции добровольное обрезание волос рассматривается как символ жертвы, а насильственное – как жесткий дисциплинирующий акт.
Однако в конце 1950-х годов мода на набриолиненные коки не была уже актуальной. В это время в повседневную жизнь пришла мода на длинные и небрежно причесанные волосы, что в интеллигентских кругах вызывало сдержанную симпатию. Так, на страницах повести В.П. Аксенова «Коллеги» появляется некий Фома Бах «гривастый субъект» с «распадающимися патлами и бледной мускулистой шеей, торчащей из нелепого свитера» (Аксенов 2005: 54, 140). Несмотря на определенную карикатурность облика, писатель через образ Фомы Баха доносит до читателя важную в то время информацию об абстрактной живописи. И даже несколько ходульные главные герои «Коллег», в частности Алексей Максимов, склонны поддержать разглагольствования гривастой личности, углядев в них протест против ханжеской добропорядочности искусства социалистического реализма (там же: 138, 189).
Чуть позднее удлиненные волосы стали, как правило, сочетаться в мужском облике с бородой – определенным новшеством в советском культурно-бытовом пространстве. До начала 1960-х годов «бород просто не было, только – у Калинина, деревенских стариков и профессоров в кино» (Герман 2000: 133). Отращивание волос на лице далеко не старыми мужчинами, как это ни парадоксально, вновь было связано со стремлением приблизиться к западным стандартам внешнего облика. Многие молодые интеллектуалы находились тогда под сильным влиянием романов Э. Хемингуэя. Первый двухтомник его произведений вышел на русском языке в 1959 году. В начале 1960-х годов фотопортрет писателя висел почти в каждом доме, хозяева которого считали себя современными людьми. Молодым мужчинам импонировал его внешний облик. Соблазна подражания не избежал даже И.А. Бродский. Питерский писатель и историк Я.А. Гордин вспоминал, что во внешнем облике будущего лауреата Нобелевской премии в начале 1960-х годов «были столь популярные в те годы хемингуэевские мотивы» (Гордин 2000: 135). Искушением была не только внешняя стилистика, но и хемингуэевский дух отрицания всякой позы, помпезности и напыщенности, с которыми у поколения 1960-х годов ассоциировалось сталинское время. Протестный характер бороды был сразу уловлен идеологическими структурами. Зять Н.С. Хрущева, известный журналист А.И. Аджубей прямо писал: «Бороды воспринимались как вызов общественному мнению» (Аджубей 1989: 109). В данном случае не помогали ни ассоциации со знаменитыми кубинскими «барбудес», ни песня А.М. Пахмутовой на слова Н.Н. Добронравова «Куба, любовь моя» (1962), в которой пелось об этих «революционных бородачах», ни стихи Р.И. Рождественского (1960–1961) со строками: